Полеты над вечностью

В гримерной. За минуты до финальных оваций. Я снова обрушиваюсь на нее. Так стонет, что прикрываю ей рот, продолжая сзади. Растрепанный, едва застегнув брюки, я успеваю выскочить к софитам и аплодисментам.

Что это было? Кто пустил ее за кулисы? Как ее зовут? Где ее найти?

Она зашла в начале второго действия, представилась журналистом и тут же расстегнула пару пуговиц на серебристой кофте. Под кофтой сверкнуло тело молочного цвета. Но я, буквально раскрыв рот, неотрывно смотрел в зеленые глаза. Все остальное: идеальная фигура, хрупкая, легкая, с правильными выпуклостями (под 170, 2,5 плюс бутоны сосков, попка «навылет»), густые рыжие волосы, нежнейшая розоватая кожа, мягкие губы и щечки, милый носик, сексуальная линия скул, глубина души и легкость ума – все остальное открылось мне позже. В этот момент я смотрел только на радугу, искрящуюся и зеленым, и желтым, и серым.

Гормоны рассыпались по комнате тысячью разноцветных драже. Когда она расстегнула третью пуговицу, сознание отключилось. Набросились друг на друга. С силой. Жадно. Словно последние хищники в тайге мегаполиса. Почуявшие свою половинку на расстоянии – вплоть до последней молекулы ДНК и генетического кода, до биения крови в аорте, до электрических импульсов в нервные волокна. Просто полный АБЗАЦ: Абсолютная Биологическая ЗАЦикленность, либо АБбалденная ЗАЦелованность. А может, ГКЧП: Главное, Как Чпокнулись, Пипец!

Да простит меня читатель. В романах читаешь про развитие отношений, а в моей истории все началось с того, чем нормальные книжки заканчиваются.

Рыжая бестия, белокожая тайна, зеленоглазый туман, вспышки и сумраки опытной женщины. Ее тело металось, дергалось в судорогах, выгибалось, само повисало в воздухе. Я еле удерживал ее. Казалось, вопреки законам тяготения, она выскользнет из рук, пробьет стену и вылетит в зал. А со сцены звучало:

Свет висит лохмотьями рваными.
Губы запеклись, обожженные.
Мечемся, потолками, диванами
Окруженные.

Веером повсюду горошины —

Стены пробиваем гормонами.
Дикими рычим, нехорошими
Стонами.

Капли пота вылизав досуха,

Дергаемся, хищные, гибкие.
Держат нас молекулы воздуха
Липкие.

И с лучами острыми, ранними

Все не затихает качание.
И сверкает звонкими гранями
Отчаянье.

– Гений, пора на поклон, – улыбнулась она. – Иди, иди.

Наблюдая за моими поспешными сборами, вдруг зашептала:

– Тебе нужно уехать. Срочно. Завтра. Куда угодно. Тебе грозит опасность! Прислушайся к себе, к интуиции. Тогда поверишь и уедешь.

Я вывалился на сцену, софиты ослепили, и шум зала ударил в перепонки. Было забавно кланяться и получать цветы сразу же после всего, что я выделывал за кулисами. Цветы вручила и моя Машутка, она была счастлива.

Когда вернулся, гримерная была пуста. Я сел спиной к зеркалу. И подумал, что уже никогда не буду прежним.

Успокоившись, обратил внимание на свежие, грязно-мокрые следы грубых мужских ботинок на полу. Кто-то заходил недавно.

Эхом звенел в ушах главный хит.

Он:

Бабочка, размахивая цветными крыльями,
Может вызывать ураган на другом конце света.
Так же и мы. Кожей, мышцами, сухожильями
Что-то сделали на самой границе рассвета.
Молекулы вздрогнули, атомы заиграли в салочки.
Это называется эффектом бабочки.

Она:

Сначала было трудно дышать – всюду тела твоего запах.
Потом слушать – всюду твои слова.
Потом смотреть – всюду силуэты в полночных лампах,
Янтарный цвет утра и синева.
Трогаю твое имя на визитной карточке.
Может быть, и это называется эффектом бабочки.

Я тронул след от ее укуса на свежевыбритой щеке: рана саднила. Интересно, заметит ли Машутка? Если что – скажу, снова неудачно соскоблил щетину дедушкиной стальной бритвой. Когда дед в свои двенадцать, в разгар НЭПа, сам поехал в Москву из маленького городка, он впервые увидел трамвай и купил в магазине свою первую фирменную рубашку. Бритва была подарком к покупке и пережила рубашку, войну, а недавно и своего хозяина. Теперь легендарным станком пользовался я, втайне надеясь тоже заболеть раком. Сколько раз за последние месяцы я царапал шею, веря, что рак передается через кровь! Потому что никак не мог смириться с потерей авторитета, заменившего отца, и, самое главное, человека, которого любил.