Полгода из жизни капитана Карсавина

«Родная моя, — писала она уже в Херсон, — я получила твою телеграмму. Рада за тебя. Но еще больше бы я радовалась тому, если бы ты не стремилась в небо. Неужели мало хороших профессий на земле? Вот твоя подружка Настя Рассказова окончила ветеринарный техникум, живет дома, лечит домашний скот в колхозе, и никаких нет тревог у ее матери. А вы у меня все какие-то неспокойные, чего-то все добиваетесь и куда-то стремитесь.

Восемь человек вас, детей, у меня, и за всех я в тревоге. Все разлетелись мои птенцы. Вот и последнего, Костю, проводила в армию. Дала ему наказ служить верно и честно, но, когда поезд с ним стал скрываться за поворотом, упала на платформе без сознания. И что это уж со мной такое приключилось — ума не приложу…»

Ничего-то не написала Степанида Васильевна о том, как добивалась приема у прокурора по надзору за органами ОГПУ. В тюремных очередях женщины рассказывали ей, что надо делать, чтобы прокурор выслушал, куда обращаться и что писать — как устроить все, чтобы сына ее, Василия, выпустили на волю. Но кто-то сказал матери другое: мол, лес рубят — щепки летят. Нет! Не могла она согласиться с тем, чтобы ради той хорошей жизни, за которую люди стали, можно было бы терзать живого человека. И возносила Степанида молитвы богу, молила, чтобы дух добра и милосердия смягчил сердца тех, кто решает судьбу ее сына…

А письмо Аннушке в Херсон закончила такими словами: «Учись, дочушка, старайся. Что же теперь делать, раз уж полюбила свою авиацию и она тебе дается. Вы, мои дети, счастливы — счастлива и я. Вы в горе — горюю и я, ваша мать…»

К партийному собранию эскадрильи Анна Егорова готовилась в свободные между вылетами часы. Вместе с ней готовились еще несколько пилотов, среди которых был Наум Сборщиков. С ним Анна занималась в одном классном отделении Ульяновской авиашколы, и он, конечно, хорошо знал, за что исключили Егорову из школы четыре года назад. По натуре замкнутый, тихий, Наум встретил Анну на фронте как давнего друга. Прошло несколько месяцев совместной боевой работы, но он ни словом не обронился, ни разу не намекнул ей об истории с братом. И все-таки Анну тревожило: а вдруг кто-то донес… Такое ведь бывало…

На собрание коммунистов отдельной авиаэскадрильи связи прибыли представители политуправления фронта. «Теперь все! Наверняка из-за меня прикатили…» — решила Анна и в отчаянии приготовилась постоять, дать бой за Егоровых!.. Но ее пригласили вместе с другими вступающими в ряды ВКП(б), и в землянку, где проходило собрание, с нею вошли Сорокин, Спирин, Сборщиков, Касаткин, Листаревич, Грищенко.

Сначала принимали кандидатов в члены партии. С ними было проще — лишних вопросов не задавали. Затем поочередно стали вызывать тех, кто готовился стать кандидатом в члены ВКП(б).

— Егорова Анна Александровна! — громко произнес председатель собрания и предложил заслушать ее биографию.

— А что тут слушать? — остановил представитель политуправления. — Биография, как у всех. Давайте лучше приступим сразу к вопросам.

Вопросы Анне Егоровой задавали не скупясь. Она повторила пять общественно-экономических укладов, пять причин затяжного кризиса капитализма, четыре военных плана буржуазных политиков, назвала два факта, отражающих успех мировой политики СССР, увязала, как могла, вопросы марксистской теории с отдельными недочетами эскадрильи связи майора Булкина — и тогда все единогласно приняли ее кандидатом в члены ВКП(б).

Через несколько дней всех принятых на эскадрильском собрании посадили в батальонную полуторку и повезли в политуправление штаба фронта. Аннушка не раз бывала там с донесениями, срочной почтой. Огромное подземелье ничем не напоминало те штабы-крепости с бесконечными кабинетами, ковровыми дорожками и секретарями-машинистками. И все-таки чувствовалось, что штаб этот, хоть и подземный, но и охраняется как положено, и оборудован по-хозяйски. Над головой аккуратно было уложено восемнадцать накатов бревен, у входа стояли часовые, суетились те же машинистки.

Группу летчиков из эскадрильи связи принял заместитель начальника политуправления Л. И. Брежнев. Плотный, чисто выбритый, поскрипывая хромовыми сапогами, полковник приветливо, будто лично и давно был знаком с каждым, начал спрашивать о делах, настроениях в эскадрилье. Анна Егорова стояла за спиной Листаревича во втором ряду и старалась быть незаметной среди прибывших. Но полковник, чье лицо должно было внушать людям оптимизм, уверенность в свершении любых начатых дел, теоретических вопросов пилотам не задавал, и Анна вскоре успокоилась. Когда же он подошел к ней, ей стало даже весело: никогда в жизни она еще не видела таких широких и лохматых бровей. И — с чего бы вдруг, просто не к месту! — Анне припомнились слова из популярной до войны песни: «Но сурово брови мы нахмурим, если враг надумает напасть…» — и она почти откровенно усмехнулась: «Вот уж, действительно, есть что нахмурить полковнику!..»