Полгода из жизни капитана Карсавина

— Нагнитесь ближе, а то букашки подслушают… За все, что вы обо мне думаете. Или думали бы, если бы не были такой добрый и… посторонний.

— Я не посторонний.

— Я лучше знаю. Но теперь не о вас, теперь обо мне. Побраните.

— Зачем это тебе?

— Так. Нужно. Я хочу похоронить свою любовь…

Что с Тиной творилось, Мартын не понимал, но видно было, что это не игра, не приемы: ей надо было помочь, надо вторить. Но и само собой уже вторилось помимо умысла — Мартына уже захватило все колдовство часа и ее близости. Он спросил послушно:

— Подскажи, за что бранить?

Тина закрыла глаза:

— За то, что случилось у нас. За то, что я вся такая…

Мартын молчал. Потом осторожно поднял одну из ее рук, поднес к губам и поцеловал.

— Оправдана? — спросила Тина, опять укладываясь, и тихо засмеялась, прижимая ладони Мартына к своим щекам; только глаза и виднелись, невыразимо как-то грустные.

Мартын сказал тихо и серьезно:

— Тина, если бы я и мог тебя переделать, я бы отказался…

Теплота тьмы июньской, запах сена, лип цветущих, милая звезда, изнемогающая в мерцании над яблонями, — весь облик ночи деревенской успокоил Тину. Порывисто отодвинув руки Мартына, она открыла свое лицо. И опять все было хорошо в этом мире, и опять сердце Тины летело над минутными досадами, отзываясь вечно обольстительному хоралу небес…

В день отправления Мартына из Агафонихи с утра зарядил мелкий спорый дождь. Небо нависло на сады свинцово-серое, неприятное. Сады тихо шуршали. Вглядываясь в серую муть на тихо плакавшее небо, Мартын прощался с Савелием, Нилой и Семеном. Тина решила еще на неделю задержаться в деревне, и Мартын, прощаясь с ней, и теребил фуражку, и шевелил пальцами, как будто ища слов.

— Знаешь, а мой полк здесь неподалеку. Сейчас вот доберусь до Мотовилихи, а там, говорят, какой-то автобус стал ходить. Прямо до гарнизона часа через два и довезет…

Он помолчал, глядя на Тину, потом тихо добавил:

— Ты прости, если… ну…

— А, перестань, пожалуйста. Подумаешь…

Тина немножко играла, стараясь спрятать нервную тревогу. Потом подошла к Мартыну совсем близко, обняла голову его, поцеловала большой лоб и, вслипнув, убежала в избу.

Минут через пять послышалось дребезжание — словно бы мальчишки палками гнали по улице железные обручи. Это ехал за Мартыном колхозный конюх. Колеса телеги вихлялись из стороны в сторону, звенели гайки, скобки.

— Вот так балалайка! — проронил Мартын.

— Веселая!.. — согласился конюх, и они двинулись по проселочной дороге к какой-то там Мотовилихе.

За околицей начались хлеба. Поле по-своему живет, в нем стоят его звуки, бог весть откуда взявшиеся. Тихонько иной раз налетит ветер — то полынный, то далекий — ржами. Но вот дорога нырнула в овраг и пошла среди низеньких кустов орешника, совсем реденькой березовой поросли.

— Далеко еще до Мотовилихи?

— Да рядом она, господи!.. Сичас за лесом! — отозвался возчик. — Но, но, почкенная! — И он задергал и застегал лошадь своим кнутиком. Но «почкенная» тотчас же перешла на шаг и стала изъявлять желание остановиться совершенно.

— Вот ведь какая животина карахтерная, — заявил возчик. — Так уж выезжена, вот она, какая штука-то!

— Сам выезжал? — сыронизировал Мартын, но старик принял вопрос за чистую монету.

— Сам! Кому же больше? — воскликнул он с некоторой гордостью. — Без нас тоже не обойтись! — Он с увлечением задергал вожжами, и лошадь остановилась.

— Видал? — обратился возчик к Мартыну и спрыгнул с телеги. — Теперича, ну хучь оглоблей ее гвозди, с места не сдвинется!..

— Что ж теперь, мы ее с тобой повезем? — спросил Мартын.

— Зачем? Сноровку я с ней знаю! Теперича три раза обойду вокруг, оглажу, ухи поправлю, вот как опять пойдет — кальером!

Старик действительно трижды обошел вокруг телеги и лошади, похлопал ей по бокам и по шее, подергал за развесившиеся, как у осла, уши и влез опять на облучок. Лошадь без всяких понуканий двинулась вперед и затрусила прежней рысцою.

Возчик повернул к Мартыну лицо.

— Видал? — спросил с затаенным восхищением.

— А Мотовилиха где же? — не терпелось Мартыну.

— Да, господи, где же ей быть? На своем месте стоит! Сичас будет!.. — утешал возчик.

Въехали в лес. Стемнело. И вдруг невидимая рука беззвучно провела в воздухе близ Мартына фосфорическую черту; дальше вспыхнула другая, с ней скрестилась третья. По кустам и по земле засветились таинственные опалы леса.

— Ивановы светляки… — пояснил возчик.

Казалось, тысячи гномов зажгли свои крохотные фонарики и что-то вершат в лесу. Неизъяснимое чувство будят в душе эти кусочки луны, бродящие по земле.

Из черной мглы впереди вдруг засветились два желтых глаза: топот копыт будто пробудил спавшего за лесом Змея-Горыныча.

— Вот и Мотовилиха! — сказал возчик и, повернувшись к Мартыну, радостно, по-детски, улыбнулся беззубым ртом.

Глава десятая