Полгода из жизни капитана Карсавина

— …И вот, когда меня сбили девятый раз, со мной рухнул последний в полку самолет. Да и вообще от того полка осталось одно название — скоростной бомбардировочный. Пять летчиков, ни одной боевой машины. Тогда-то нас и отправили в тыл — в учебно-тренировочный авиаполк для переучивания на новую технику!

Приехали. Это было в конце сорок первого. Гляжу — никто не торопится нас переучивать. Самолетов нет, пилоты толпами слоняются из угла в угол. Ну я и не выдержал. Сколько, говорю, такое безобразие терпеть будем?! Позор — с немцем не сладим. Где новые самолеты? Что начальство думает?! Ну тут и началось. Кто-то донес на меня. Вызывают в политотдел. Речь держат такую: «Вы хотели вызвать недовольство летчиков! Сеяли панику!» Ну и дальше: мол, партия очищает свои ряды от идейно неустойчивых, политически враждебных элементов, паникеров… Словом, исключили меня из партии, сорвали с груди ордена — эти три моих боевика, под белы рученьки — и приговор готов! Расстрелять!..

Так бы оно, конечно, и было, и не гулять бы мне сейчас с тобой, Егорушка, по этой станице — пилоты выручили. Написали письмо самому Калинину, срочно — самолетом — доставили в Москву. Ну, вот я и жив.

Аннушка, внимательно слушая Покровского, остановила его мягкой улыбкой.

— Но все это, Кирилыч, позади, слава богу. Сейчас-то что унывать? Вы такой храбрый человек…

Покровский усмехнулся:

— Эх, Егорушка, светлая твоя душа… На войне-то храбрым быть просто. Мы ведь в строю и, в сущности, только приказы исполняем. Вот гражданская смелость в нашей жизни явление куда более редкое, чем воинская доблесть.

— Но разве только приказы бросают нас в атаку, Кирилыч? А просто долг? — возразила Анна. — Ведь бывают в бою мгновения, когда остаешься один на один с собой. Кто прикажет? Нет, я думаю так. Сейчас каждый русский несет в себе Россию в безмерно большей степени, чем нес тогда, когда жил мирно. Тогда Россия давалась нам даром, теперь же она приобретается. Приобретается всем лучшим, что есть в тебе. А это больше, чем приказ, так ведь?

— Может, и так, — примирительно согласился Покровский. — Только и храбрости, и всего того, о чем вот ты сейчас так горячо говорила — горения духа, что ли? — на войне человеку мало. Я вот верю в судьбу. В бою, например, дохнул — и часть жизни исчезла вечно, а дохну ли еще — кто знает…

Допоздна бродили в тот вечер Покровский и Анна. И уже светлая, все звончеющая над застывшей станицей ночь крепла, достигала своей наивысшей красоты и силы, когда они разошлись.

А через день Кирилыча и в самом деле не стало.

В тот боевой вылет на Керченский полуостров штурмовики 805-го полка ушли шестеркой. Командир полка подполковник Козин успел только сказать, что на станции Салын скопилось много эшелонов с техникой и живой силой противника и что задача группе — нанести по этим эшелонам бомбовый удар, отштурмовать, словом, сделать все, чтобы немцы не успели перебросить их на Тамань.

— Идти надо бреющим над Азовским морем, — предложил свой вариант командир полка, — а там выскочить внезапно на станцию и ударить!

Экипажи быстро проложили компасные курсы, рассчитали путевое время. Общая продолжительность полета оказалась на пределе запаса горючего, но иначе и нельзя было. Все лежащие по пути зенитные преграды и аэродромы противника как-то ведь следовало обходить.

И шестерка штурмовиков с этой нелегкой задачей справилась. Только береговая артиллерия немцев стала для них той стеной, одолеть которую было не так-то просто. Прорваться сквозь пушечный огонь береговой черты удалось дорогой пеной — жизнью капитана Покровского…

После посадки Анна вылезла из кабины и как была — с парашютом, в шлемофоне — отбежала от боевой машины, упала в траву и громко-громко, навзрыд запричитала по-бабьи о том горе, которое рвало на части ее сердце, которому в ее жизни, казалось, и конца не будет.

В тот день Анна еще раз вылетела на боевое задание. Вылетали снова шестеркой, а домой возвращались парой — она и Карев. На обратном пути в море Анна заметила перегруженную баржу — не удержалась и атаковала ее. Баржа на глазах затонула, и тогда пробежало полное тревоги сомнение: «А чья она? Вдруг наша?..» Чуточку успокаивало, что баржа та отходила от Керчи, где еще стояли немцы. Однако докладывать о потопленном транспорте Анна не стала.

Каково же было ее удивление, когда на разбор боевой работы за день прибыл комдив и лично рядом с орденом Красного Знамени привинтил ей серебряную медаль «За отвагу».

В конце весны сорок третьего ваши войска начали подготовку к прорыву Голубой линии. Полоса этой обороны противника была сильно укреплена, и пилоты поговаривали, что хваленые гитлеровские эскадры «Удет», «Зеленое сердце» и «Рихтгофен» пополнились новым составом и не намерены уступать русским господство в воздухе.