Полгода из жизни капитана Карсавина

Сквозь струйки трепещущего утреннего тумана шел Григорий молча по околице украинского села, и не верилось, что так вот легко сейчас оборвется жизнь. Когда Александровка осталась позади, Степан Иванов толкнул Григория локтем и скомандовал шепотом:

— Бежим. Передай по шеренге: правые — вправо, левые — влево, передние — вперед, двое задних — назад. Кто-нибудь да уцелеет…

Прощаясь в последнем братском рукопожатии, взялись за руки. Но внезапно со стороны села послышался гул приближающегося автомобиля. Это подъехал рассыльный.

— Наш комендант на первый раз великодушно вас прощает, но если еще кто-то попытается бежать, расстреляют всех…

И все-таки невозможно было запугать, сломить волю людей к свободе. Едва только колонну пленных разместили снова в одной из школ, посреди большого села Ястребиново, они стали думать об очередной попытке бегства. С помощью живших в школе учительниц Веры Робего, Марии Руссовой, Александры Шевченко удалось узнать об охране, о полиции села. Бесстрашные девчата передали летчикам схему расстановки часовых у школы, патрулей на железной дороге. Было решено выбираться из здания школы прямо через крышу на веревках, тоже переданных учительницами. Затем огородами пробраться в условленное место. Но не повезло и на этот раз. Когда все было готово и продумано до мелочей, немцы заставили пленных построиться в колонну и погнали дальше.

Следующая остановка — село Кантакузинка. Оно располагалось неподалеку от Ястребиново, и пилоты через тех же учительниц связались с местными подпольщиками. В днищах плетеных корзин с продуктами, караваях хлеба передавали подпольщики пленным все необходимое для организации побега. И тогда родился новый план — довольно сложный, но приближающий к заветной цели.

Пленных летчиков немцы затолкали в амбар. Одна из стен амбара прилегала к хате одинокой местной селянки, и, прорезав дыру в комнату хозяйки, летчикам предстояло выбраться из ее жилья к обрыву, далее уже — в новое условленное место.

Около недели пришлось прорезать ножом дырку в стене. Работали скрытно, стараясь ничем не вызвать подозрений, не выдать себя. Однако едва закончили вырезать лаз в стене, как двери амбара распахнулись и через лежавших на полу охранники с собаками бросились к замаскированному соломой выходу.

На этот раз за попытку к бегству гитлеровцы назначили заключенным пять суток голода. Чтобы поддержать товарищей, Григорий Дольников сначала старался рассказывать анекдоты, потом и сам ослабел — просто лежал, стараясь меньше двигаться. На четвертые сутки кто-то обнаружил под соломой мякину, в которой изредка попадались зернышки ячменя, и решили из нее приготовить похлебку. В грязную воду насыпали этой мякины и стали есть.

Несколько человек от этой похлебки едва не скончались: у людей открылись рвота, понос, схватывающие боли — до крика…

— Руски свиния обожрался! — издевались немцы.

Весть о том, как голодают пленные летчики, пролетела по селам. Одному из крестьян чудом удалось передать пленным кое-какую еду. Через него они смогли наладить и связь с местным подпольем, узнать, что готовится отправка их в Германию.

К несчастью, в эти дни у Дольникова воспалилась зажившая было осколочная рана на правой ноге. Началась гангрена. В бреду он выкрикивал команды, просил кого-то из боевых товарищей прикрыть его, в воспаленном его сознании не прекращался воздушный бой… Тогда Григория погрузили на телегу, повезли в Вознесенск.

Операцию Григорию делали без наркоза.

— Фус, фус! — кричал немец-врач. Его глаза возникли близко у глаз Дольникова. Кто-то прижал ему ноги. Тогда немец чем-то тупым провел по ноге, и что-то раскаленное вошло внутрь, и до самого сердца. Больше Григорий Дольников ничего не слышал и не помнил…

В лагерь его отвезли в тот же день. Несколько часов он не подавал никаких признаков жизни. Но к ночи полегчало, опухоль на ноге начала спадать, а через неделю Григорий уже уверенно передвигался по амбару.

Очередную попытку побега назначили на второе декабря сорок третьего года. План побега был рискованный. Григорию Дольникову и Николаю Мусиенко предстояло снять часового и открыть двери.

…Слякотная, холодная ночь. Где-то в первом часу Николай Мусиенко перебрался поближе к выходу из амбара и начал просить часового выпустить его на двор:

— Камрад, баух капут. Битте туалет, камрад…

За дверью — шаги часового: десять туда, десять обратно — мимо дверей…

— Камрад, баух капут… битте… — не унимается Мусиенко.

Когда надежду, что Николая выпустят, почти потеряли, Григорий услышал скрежет амбарного засова.

В распахнутую дверь дохнуло холодом. Мусиенко вышел из помещения. Охранник спешно навесил замок, и время, кажется, остановилось.

Григорий Дольников почувствовал, как напряжен каждый его мускул, каждый нерв. Сейчас Николай будет возвращаться обратно. Он должен три раза кашлянуть — это условный сигнал, что поблизости никого нет, надо приготовиться. Когда снова откроются двери, Дольникову надо броситься на немца и обезвредить его.

Вечностью тянется каждая секунда.