Поля крови. Религия и история насилия

Однако культ мучеников стал играть огромную роль в христианском благочестии: они доказывали, что Иисус не уникален и у Церкви поныне есть «друзья Божии», великие святые. Мученик был как бы «вторым Христом», а подражание Христу до смерти сделало его частью современной реальности{712}. «Деяния мучеников» осмысляли эти героические смерти как чудеса, являющие Божье присутствие, ибо казалось, что мученики не чувствуют боли. Виктриций, епископ Руанский (V в.), говорил конгрегации: «Да не пройдет и дня без нашего внимания к этим сказаниям… Этот мученик не дрогнул под пытками, этот торопил медлящих палачей, этот с готовностью глотал пламя, а этого резали на куски, а он стоял спокойно»{713}. Папа Геласий (понтификат в 492–496 гг.) объяснял: «Они вынесли больше, чем может вынести человек, и не своей силой, а благодатью Божьей»{714}. Когда христианскую рабыню Бландину казнили в Лионе (177 г.), ее товарищи «взирали своими очами через свою сестру на Того, кто был распят за них»{715}.

Когда молодую вдову и мать Вибию Перпетую арестовали в Карфагене (203 г.), ее посещали удивительные видения, которые доказали даже гонителям, что она близка к сфере божественного. Как заметил ее биограф, сам начальник тюрьмы почувствовал, что «в нас есть редкая сила»{716}. Через этих «друзей Божиих» христиане обретали уважение среди язычников и даже превосходство над ними. И все-таки в «свидетельстве» мучеников о Христе подчас была доля агрессии. Скажем, в ночь перед казнью Перпетуе снилось, что она превратилась в мужчину и борется с диким египтянином огромного роста: с помощью силы Божьей ей удалось повергнуть его на землю. Пробудившись, она поняла, что ей предстоит сразиться не с дикими зверями, а с самим Врагом, и победа будет за ней{717}.

Мученичество – это форма протеста бессильного меньшинства. Однако ужасная смерть мучеников стала яркой демонстрацией структурного насилия и жестокости государства. Мученичество было и всегда будет не только религиозным, но и политическим выбором. Ведь христиан, безнадежно уступавших по возможностям властям, считали врагами империи, но их смерть стала дерзновенным словом о верности иной силе, чем империя. Палачи интуитивно ощущали превосходство мучеников, а сложив головы у врат угнетателей, мученики превратили своих врагов в бесов и демонов. Но скорбная история мученичества обретала отчасти агрессивный характер. Христиане были убеждены, что, подобно Иисусу в Книге Откровения, участвуют в эсхатологической битве; противостоя, как гладиаторы, диким зверям на арене, они противостоят бесовским силам (воплощенным в имперских властях) и ускоряют славное пришествие Иисуса{718}. Люди, добровольно заявлявшие о своей позиции властям, совершали то, что впоследствии назовут «революционным самоубийством». Де-факто заставляя власти казнить себя, они вскрывали насилие, таящееся в Pax Romana. И их страдания (как они и сами были убеждены) приближали конец Римской империи.

Впрочем, не все христиане считали империю сатанинским началом. Рим даже влек их{719}. Опять-таки мы видим, насколько некорректно стричь всех христиан под одну гребенку и полагать, что христианство всегда предполагало один и тот же образ действия. Скажем, Ориген усматривал в христианстве кульминацию классической культуры античности; подобно Ветхому Завету, греческая философия была выражением Логоса, Слова Божия. Pax Romana он называл явлением промыслительным: «Существование многочисленных царств, конечно, послужило бы препятствием в деле распространения учения Иисуса по лицу всей земли»{720}. Епископы средиземноморских городов снискали себе репутацию «друзей Божиих», ибо были сноровисты в государственных делах и принимали толковые решения{721}. Киприан, епископ Карфагенский (200–258 гг.), говорил, что председательствует в столь замечательном обществе, которое своим величием ничуть не уступает Риму{722}.

В 306 г. Валерий Аврелий Константин, отличившийся в войнах при Диоклетиане, сменил своего отца Констанция Хлора в качестве одного из двух правителей западных провинций. Желавший единоличной власти, он воевал со своим соимператором Максенцием. В ночь накануне их последней битвы у Мульвийского моста под Римом (312 г.) Константину было знамение пламенеющего креста в небе и надпись: «Сим победиши». Мечтатель и визионер, Константин также считал себя «другом Божиим» и впоследствии всегда приписывал свою победу этому дивному знамению. Не прошло и года, как он даровал христианам свободу вероисповедания.