Поля крови. Религия и история насилия

Однако у одного малоизвестного клирика хватило мужества публично выступить против деспотического режима. В 1963 г. аятолла Рухолла Хомейни (1902–1989), профессор этики в медресе Файзия в Куме, развернул последовательную критику шаха, обличая использование пыток, роспуск меджлиса, угодничество перед Соединенными Штатами и поддержку Израиля, притом что палестинцам отказывали в фундаментальных правах человека. Однажды он встал с Кораном в одной руке и Конституцией 1906 г. в другой руке и сказал, что шах предал и то и другое{1474}. 22 марта 1963 г., в годовщину мученичества шестого имама, сотрудники САВАК ворвались в медресе, арестовали Хомейни и убили нескольких студентов. Впоследствии аятоллу выпустили, но он продолжал обличения. В ходе обрядов Ашуры, в похвальном слове Хусейну, он сравнил шаха с халифом, виновником трагедии в пустыне Кербела (680 г.){1475}. Хомейни арестовали снова, и тогда тысячи иранцев вышли на улицы: как муллы, так и миряне. САВАК получил приказ открыть огонь на поражение, но клирики в белой одежде мучеников смело шли навстречу солдатам, демонстрируя готовность, подобно Хусейну, сложить голову в борьбе с тиранией. К тому времени, когда был восстановлен мир, погибли сотни мирных жителей{1476}.

По словам Хомейни, режим организовал геноцид собственного народа. Аятолла всегда помогал беднякам, основным жертвам системного насилия, а шаха призывал выйти из дворца и посмотреть на ужасные условия жизни в трущобах. Иран, сказал Хомейни 27 октября 1964 г., фактически превратился в американскую колонию. Богатая страна – а люди вынуждены спать на улицах. Десятилетиями чужеземцы забирали иранскую нефть на таких условиях, что иранцам это не приносило выгоды. «Не знаю, как бедняки будут жить следующей зимой. Боже упаси, но боюсь, многие умрут от холода и голода, – заключил он, – улема должны подумать о них и принять меры, чтобы не повторилась прошлая зима»{1477}. После этой речи Хомейни выслали из страны, и он отправился в Ирак, но в одночасье стал в Иране героем, символом несгибаемой шиитской оппозиции гнету. Марксистская и либеральная идеология была близка лишь немногим иранцам, но все, особенно городская беднота, чтили память Хусейна. Мы, жители Запада, привыкли к экстравертным политикам, любезничающим с толпой, и нам сложно понять, чем людям нравился Хомейни. Однако иранцам было по душе, что он держится замкнуто, как бы пребывая сам в себе. А его монотонные речи воспринимали как признак «трезвого» мистика, который обрел полный контроль над своими чувствами{1478}. Пребывая в изгнании в Наджафе, возле гробницы имама Али, Хомейни стал теснее ассоциироваться с двенадцатью имамами и благодаря современной системе коммуникаций продолжал руководить событиями издалека (чем не «скрытый имам»!).

На Западе многие считают Хомейни фанатиком, а его успех – торжеством суеверий над разумом. Однако его решительная оппозиция системному насилию и призывы ко всеобщей справедливости глубоко созвучны западным религиозным тенденциям того времени. В своем учении он напоминает папу Иоанна XXIII (понтификат 1958–1963 гг.), чья энциклика «Mater et Magistra» («Мать и наставница», 1961 г.) говорила о недопустимости и безнравственности необузданного капитализма – «во всех формах экономической деятельности необходимо руководствоваться принципами социальной справедливости и милосердия». Папа также призвал ко всеобщему равенству. Национального процветания недостаточно: «Целью должна быть социальная справедливость на национальном и международном уровне… при которой всякая экономическая деятельность осуществляется не только ради частной выгоды, но и в интересах общего блага»{1479}. А в своей энциклике «Pacem in Terris» («Мир на земле», 1963 г.) Иоанн XXIII настаивал, что в основе международных отношений должны лежать права человека, а не экономическая выгода. Это звучало явной критикой в адрес эксплуататорской западной политики в неразвитых странах.

Хомейни обличал шаха, а тем временем католическая церковь в Латинской Америке разрабатывала «теологию освобождения». Священники и монахини собирали маленькие общины бедняков для изучения Библии и желали исправить системное насилие бразильского общества. В 1968 г. латиноамериканские епископы встретились в Медельине (Колумбия), чтобы поддержать идеи этого нового движения: Христос на стороне бедняков и угнетенных; христиане должны бороться за справедливость и равенство. В Латинской Америке, как и в Иране, это богословское направление стало серьезной угрозой политической и экономической элите. На священников, придерживавшихся теологии освобождения, навесили ярлык «коммунисты». Как и иранских клириков, их сажали в тюрьмы, пытали и казнили. И все лишь потому, что они объявили во всеуслышание: экономический порядок, навязанный странам «третьего мира» колониальным Западом, несет с собой насилие: