Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности

И поляки, и финны могли считаться высокоразвитыми этносами, но с некоторыми отличиями: польский народ выразил себя полнее в тех формах «духовной жизни», которые более интенсивно протекали в высших социальных слоях (литература, искусство, философия, политические теории и т. д.). Предпосылки такого проявления заключались в свойствах народного характера: его созерцательности и жизни «духа». Финскому крестьянству, напротив, удалось сохранить почти в неприкосновенности и целостности древний эпос – «Калевалу», которая воплощала древние устои этнокультурной самобытности и народное поэтическое творчество, утраченное многими европейскими народами. Кроме того, финны воспринимались как обладатели потенциальных способностей развития духовных и интеллектуальных задатков, поскольку принадлежали к числу «грамотных» народов. В ходе таких рассуждений наделение финнов практическим складом ума – в отличие от присущей полякам иррациональности – позволило им выразить себя в другой области жизни, выработав «осмысленную нравственность». Ее отчетливым проявлением казались в первую очередь те нормы поведения и социальной жизни, которые регулируют правосознание.

Хотя оба народа претендовали на «историчность», вопрос о ней также решался неоднозначно.

Поляки создали государственность, но, как утверждалось, не обладали достаточной силой и волей, чтобы удержать ее. Причины искали во врожденных этнических свойствах: поляки были объявлены наиболее этнически чистым славянским типом, сохранившим в том числе и формы общинного быта. Обнаружение его остатков в современной истории – в виде традиций польского «самоуправления» (демократии) – стало доказательством истоков славянского своеобразия поляков, которое в полной мере развилось и проявило себя в политическом устройстве польской республики. Версии причин ее гибели, различаясь, так или иначе касались «привычки» к определенным демократическим формам общественной организации, которые переродились в деспотизм одного слоя. Определяющим фактором такой эволюции был объявлен характер (нрав) народа, не подвергшийся изменениям из-за отсутствия этнической метисации. Трактовки польского нрава легко обнаруживали главное препятствие сохранению государственности – преобладание эмоций, чувств и страстей над разумом. Оно вело к тому, что в польском национальном характере отсутствовали навыки самоограничения (индивидуального и сословного), которые объявлялись в полной мере присущими финнам.

Ресурсов финнов, потраченных на борьбу за физическое выживание и этническое самосохранение (и тем самым замедливших эволюцию их общественного развития), оказалось недостаточно для отстаивания независимости в государственной форме, однако им удалось стать образованным, нравственным и законопослушным этническим элементом Империи. Но не только отсутствие государственности[1361] ставило под сомнение принадлежность финнов к культурным народам.

Европейские, российские и в особенности финляндские этнографы, антропологи и лингвисты XIX в. активно занимались поисками и исследованиями финно-угорской этнической общности в различных областях. Изучение велось «с позиции их исходного культурного единства, наличияу них древнего единого культурного слоя», который, как полагали, восходил к древней «пранародной» этнической общности[1362]. Теоретические выводы этих комплексных исследований послужили основой антропологической концепции происхождения финно-угров. На протяжении XIX в. европейские ученые предлагали несколько гипотез их расовой принадлежности: в первой половине столетия сменяли друг друга концепция монголоидности (Ф. Блюменбах), номадийская (Ж. Кювье) и туранская (Р. Раек, С. Нильсон, Р. Кайзер, А. Ретциус, П. Брока и др.) теории. Их объединяла идея о том, что предки финно-угорских народов не были индоевропейцами. Финский ученый М.А. Кастрен, пытавшийся опровергнуть эти предположения на лингвистическом материале, в итоге признал родство финно-угорских и монгольских языков[1363]. В европейской антропологии (О. Пешель, Ф. Мюллер) его выводы расценили как убедительнейшее доказательство монголоидности финнов[1364]. И хотя позже финнов стали рассматривать как промежуточное звено между европейской («кавказской») и «желтой» расами, а также «смягчали» грубость расистских оценок предположением, что сходные природные условия могли выработать близкие этнические типы (Д.К. Причард[1365]), гипотеза об их азиатском происхождении опровергнута до начала XX в. не была.