Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности

Второе значимое содержательное отличие касается такого важного признака «чужого» как его иная конфессиональная принадлежность: в народной культуре она является доминирующим критерием идентификации[1381]. Однако пренебрежение ею в рассматриваемом комплексе научно-популярных текстов никак не связано с поляками и финнами непосредственно, оно объясняется принципиальной установкой этнографического описания. Косвенным подтверждением ее «специализированности» является то обстоятельство, что в учебниках истории того же периода поляки изображались в первую очередь как враждебные православным русским католики, затем – как «паны»-«магнаты» и как единая сословная сила (король, паны и ксендзы), стремящаяся «ополячить» посредством «окатоличивания» «коренных» русских в Западном крае[1382]. В анализируемых нами источниках вероисповедание проходит определенную эволюцию: от основного этнического признака в середине столетия (поляки – это «те, кто» католики) к его трактовке в качестве одной из форм проявления этнокультурного своеобразия в конце века.

Вероисповедание поляков и финнов не только находится на периферии внимания наблюдателя, но и играет подчиненную роль в его этническом определении, ведь, как считалось, оно оказывает лишь опосредованное влияние на формирование этнического (народного, национального) своеобразия (например, в заботах о грамотности). Этническое в некотором смысле замещает конфессиональное в характеристиках «других». В то же время место вероисповедания – как главного критерия – вновь, как в XVIII в., пытается занять язык – становясь, однако, не этническим (связанным с народностью) признаком, а определяющим фактором политической (национальной) идентификации.

Деятели, которых принято относить к консервативному и славянофильскому лагерю, придают ему идеологическую аргументацию: «Вера народа, религия как выразительница наивысшего народного духа, должна была стоять впереди языка, однако же на практике выходит иное: меж русскими (выделено мной. – М.А.) людьми, считающими своею родиною и отечеством Россию, а ее самодержца своим царем, есть много не исповедующих православия, этого символа русской государственности»[1383], а одно лишь «обращение инородца в веру еще не делает его русским»[1384]. Как «русскость» в этом высказывании отождествляется с подданством и лояльностью, так и политическая национальность идентифицируется как «русскость»: «В России есть различные народности с различными народными языками, а иногда и с областными автономными правами, но строго говоря одна только политическая национальность и один лишь государственный язык»[1385].

2. «Этнографические» и народные стереотипы пользуются принципиально различными «стандартными схемами»[1386]. Можно обнаружить лишь одну общую сферу стереотипизации – это характер или нрав народа, который становится основным источником выражения и «сотворения» стереотипов. Отличительные свойства нрава обнаруживались тремя способами: а) фиксацией внешних проявлений в процессе наблюдения; б) выявлением особенностей (образов и мотивов) фольклора; в) «проверкой» известных самоописаний и «внешних» характеристик. Но, поскольку поляки и финны репрезентировались как «культурные» народы, т. е. обладающие собственной нарративной традицией, то логично – как казалось – было использовать их собственные определения, прибегнув к научным самоописаниям. Из них и были заимствованы (чаще через посредство исторических и литературных сочинений) многие этнокультурные автостереотипы. Однако речь шла о самовосприятии лишь той социокультурной группы, которая могла создать нарратив – т. е. элиты общества. «Объективные» же описания российских путешественников или этнографов-любителей представляли собой точку зрения иноэтничной по отношению к ним культуры, но той же социальной группы. Именно это создало благоприятную почву для восприятия и адаптации: структура и терминология описания народа / этноса в российских и иностранных народоведческих исследованиях совпадала.

Российские составители этнографических очерков легко обнаруживали проявления самобытности характера (этот термин чаще использовался в описании поляков) и в меньшей мере темперамента (его признаки чаще фиксируются в финских нравоописаниях) по внешним признакам и приметам, а также на основании исследований «народной психологии» – на фольклорном материале. Поэтому стереотипы поляков и финнов в исследуемом корпусе текстов представляют собой не столько этнические стереотипы русских, сколько научные и сословные представления российского образованного сообщества. Конечно, они в определенной степени сформированы под влиянием этнических характеристик, сложившихся в традиционной культуре, и не только в ней.