Поляна, 2012 № 01 (1), август

Вскоре после ноябрьских меня «бросили» на стройку. На неделю. Хорошо на стройке! Делаешь, что сказали, и не чувствуешь себя дармоедом. Не то что в КБ. Но чтобы не совсем опроститься и напомнить окружающим, кто ты есть, я курил исключительно индийские сигареты. Курительная рисовая, чуть подслащенная бумага, темно-коричневого цвета, создавала иллюзию маленькой сигары. А табак был превосходный, турецкий. Эти индийские сигареты я считал роскошными, и познакомил меня с ними, конечно, брат.

Его вообще сильно клонило к сибаритству и роскоши. Может, он у нас какой-нибудь неопознанный принц Уэльский? Я еще помню, как он бегал в свою 1-ю Ленинскую школу с маленьким чемоданчиком. Чемоданчик был точной копией больших чемоданов, ничего изящного. Однако, хоть и в каменном веке, но все это была мода. Ох, и далеко ж было до бронзового века — века интеллигентских портфелей, тем более — «дипломатов». И уже в эту, интеллигентскую, эпоху брат приобрел шикарный портфель из чистой кожи. Простые портфели, из кожзаменителя, с которыми и ходила вся интеллигентская масса, стоили рублей десять-двенадцать. Валеркин — стоил тридцатник. Главное, непонятно, что все эти инженеры, конструкторы и ядерные физики, а их удельный вес в московской толпе в то время был очень высок, — что они все в своих портфелях носили? Позже, знакомый художник говорил мне, что в его портфеле умещается двенадцать бутылок портвейна «Агдам», каждая емкостью в 0,75 л. Другой, интеллигентного вида машинист сцены настаивал, что не двенадцать, а четырнадцать, но не «Агдама», а «Столичной». Этого проверить я не мог. У меня не было портфеля…

И года не прошло, как брат приобрел махровый халат. «Примерь!» — просил я его. «Ну, это просто какой-то Островский и Мусоргский вкупе». Это уже была заявка на аристократизм, и где-то невдалеке виднелись даже две колонны родовой усадьбы.

Значительно позже, когда это уже не имело никакого значения, я рылся в его портфеле. Он весь был набит рукописями. Несколько общих тетрадей были рукописными штудиями из «Анны Карениной» и «Смерти Ивана Ильича». Мастер-класс. Давно было известно, что брат что-то пишет, но никто не знал что. Если внезапно войти в его светлую комнату, он сразу поднимал обложку вертикально. Так отличницы заслоняют решенную контрольную, чтобы не списали.

Но я слишком отвлекся на роскошные наклонности брата. Между двумя моими местными командировками был еще один незабываемый день — 5 Ноября. Следующий день, 6-го — предпраздничный, короткий. Завтра все быстро свалят домой. А предпраздничные сабантуи сегодня, 5-го. Там же, где я в это время работал, в заводоуправлении, никакого коллектива не сложилось. Каждый, я думаю, праздновал со своими. Меня как-то особенно никуда не приглашали, и потому я остался не у дел. Ровно в пять я вышел за территорию завода. Уже в электричке чувствовалась большая предпразднич-ность. Я стоял в тамбуре и курил. На станции «Останкино» брат в вагон не вошел, и тогда я вышел на платформу. Шел колючий, мелкий снег. В чистом поле, в изножии строящейся телебашни, а контора брата была совсем впритык, — тоже никого. Не хотелось, да что делать, пришлось идти в его КБ. Оно-то, слава Создателю, ни к какому заводу не относилось и имело свое собственное отдельное здание, вот что хорошо. Дошел, поднялся и… увидел. Брат был — «в лоскуты».

— До электрички-то дойдешь? — спросил я.

— Братан! Все — псту! — произнес брат нечто совершенно бессмысленное и закатился пьяным, счастливым смехом.

Но все же дошли, с трудом втеснились в тамбур переполненного вагона. По закону большого скопления людей, нас отжали, и мы быстро оказались вдали от дверей. А ведь нам надо на следующей выходить. Как человек абсолютно трезвый, я заметил, что все мужики, кто больше, кто меньше, были под газом.

— Вы на следующей выходите? — спросил я впереди стоявшего мужика.

— Ничего, до Москвы проедешься, — развязно ответил он.

— Нет-нет. Давайте поменяемся местами, мне на следующей выходить.

— Ах так?.. — произнес он, развернулся и нанес мне довольно сильный удар. Еще до удара я успел отметить его бессмысленные, мутные глаза и подумать: «Тоже бухой». Удар пришелся по носу. Из носа немедленно выбежали два кровавых ручья. Вид моей крови до того возбудил брата, что он с криком: «А, суки, продали Россию?» мощно ударил неприятеля в подбородок. В вагоне завизжали женщины и заплакали дети.

— Ах так! — завопил мой обидчик, и через минуту махался уже весь тамбур, а ор стоял невероятный. По каким-то еще малоизученным законам драка ворвалась в вагон, и вот уже в вагоне дерутся люди, вовсе непричастные к началу и причинам драки. Эти дрались, хоть и самоотверженно, но уже вообще без всякого смысла. Потому что спроси любого — кто тебя обидел? — ни один не смог бы ответить. Учитывая ту телеграфную скорость, с которой развивалась эпидемия мордобоя, следовало бы с обеих сторон изолировать наш вагон. Иначе к Москве подошла бы электричка, в которой все, кроме малых детей, дерутся.