Полярис

– Не знаю, – глухо ответила я, неожиданно подняв глаза на друга. – Я вытащила их из машины и… подстрелила того, другого. Он был во второй машине… – я зажмурилась. Меня передернуло. – Я… я ничего не помню! Но мне почему-то показалось, что там был кто-то… еще…

В подпольном мире привязываться к людям слишком близко было нельзя. Одна вылазка – и близкого человека может не стать.

Но Эрик – немного другое. Никаких отношений, как бы нам это не пророчили знакомые (в прошлом году он женился на одной хорошенькой официантке). Просто… очень хороший друг. Он был мне, словно брат. Все эти пять лет, что я вхожу в состав «Дня», он меня поддерживал. Он научил меня держать в руках пистолет и не бояться стрелять.

– Сколько они там уже? – Эрик сжал мою руку, передавая мне свое спокойствие.

– Почти четыре часа, – глухо отозвалась я, хватаясь за руку друга, словно за спасательный круг.

Тут, словно услышав нас, из операционной вышла врач, которая меня встретила. Она выглядела усталой, но натянутая улыбка была облегченной.

Я не боялась вида крови. Но увидев засохшие бурые пятна у нее на рукавах халата… Меня замутило.

Эрик подорвался, шагнув вперед.

– Ну, что?

– Операция Эйлин Браун прошла успешно. Сейчас ее жизни ничего не угрожает. Скоро она придет в себя после наркоза, но пока к ней нельзя.

– А Ник Дрейс?.. – напряженно спросил Эрик. Я заметила, как побелели костяшки пальцев и как напряженно губы сжались в тонкую линию. Сама я не могла даже пошевелиться. Перед глазами все плыло.

Медсестра медленно покачала головой.

– Операция Ника Дрейса еще идет. Наши врачи делают все возможное.

Она удалилась, а Эрик упал рядом со мной на скамейку.

– Все будет хорошо, – как мантру повторил он, слегка повернув ко мне голову. – Это же Ник, в конце концов. Помнишь, как он прыгнул из окна второго этажа? И все равно целехонек…

Я улыбнулась. Щека опухла, глаз заплыл. Я устало облокотилась на плечо друга, прикрыв глаза.

– Да. Все будет окей… Что с ними случится-то?..

«Не смей ввязываться»

Гулом отдался в ушах текст сообщения. Я нахмурилась. Кажется, сознание начало включаться только сейчас. Я сжала рукав свитера.

Я горько усмехнулась. Не ввязываться? Как тут не ввязаться…

Вспомнила вчерашний разговор, рядом с кофеваркой. Лежащие возле бумажных стаканчиков револьверы.

– Какой смысл в фарсе, если о нем никто не узнает?

– В том то и смысл.

Воспоминания нахлынули неожиданно. Я сильнее обхватила себя за плечи, спрятав лицо в плече друга.

Они не мелькали перед глазами, как черно-белая кинолента.

Они просто… были. Без какого-либо хронологического порядка, смысла или их важности…

Так неожиданно вспомнилась его улыбка…

То, как я один раз нашла его спящим в терминале аэропорта…

Первая вылазка, на которой нас чуть не прикончили…

Последние слова, которые он успел мне сказать…

– Знаешь, Рей… Я собираюсь сделать ей предложение.

А я тогда улыбнулась, как дура, и просто ответила «Я рада за тебя».

А потом перед глазами замелькала та далекая картина четыре года назад. Тот самый холодный вечер мая.

Ты сидишь на мокрых от дождя сложенных ящиках.

В переулке темно. В кармане черных брюк спрятан небольшой кинжал.

Наскоро остриженные волосы неприятно лезут тебе в лицо и все еще пахнут краской.

К счастью, волосы светлые. Серый цвет лег легко.

Резкий лязг железа из темноты. Из тумана показывается чья-то темная фигура. Твое сердце ухает в темноту. Ты сильнее сжимаешь рукоять кинжала. Твои пальцы дрожат.

– Эй!

Кто-то тебя окрикнул. Ты медленно отодвигаешься в сторону выхода из переулка. Готовишься броситься наутек.

Рядом с тобой грузно садится человек.

Ты подпрыгиваешь.

Парень. Примерно твоего возраста.

Короткие темные волосы, рваная рубашка, содранные руки…

Маньяк?

– Чего тебе?

Грубо цедишь ты, отодвигаясь.

– Чего сидишь тут одна? Потерялась?

Ты морщишься.

– Сбежала.

– Из детского дома?

Кривишься.

– Нет.

Парень неожиданно широко улыбается, откидывается назад, заложив руки за голову, и облокачивается на ящики.

– А я сирота. Тебя как звать?