Полибий и его герои

Греки жили в обществе демократическом, где постоянно нужно было отстаивать свою точку зрения, доказывать и убеждать. Они привыкли к речам, и привычка эта вошла в их плоть и кровь. Им даже легче казалось понять любой вопрос, если перед ними изложат все доводы за и против, как в суде или в народном собрании. Постепенно все рассказы стали строить в форме интересной полемики. Даже в «Федре» Платона Сократ сначала доказывает ненавистную ему точку зрения на любовь и только потом опровергает собственные доводы.

Умение говорить было самым неотразимым оружием политиков. И в помощь им явились услужливые риторы. За умеренную, а чаще неумеренную плату они брались отточить язык государственного мужа. Вся Греция покрылась риторическими школами. Постепенно первоначальная цель стала забываться. Школы становились все изысканнее, все утонченнее, все дальше от обыденной жизни. Изо дня в день ученики писали сочинения о споре между Одиссеем и Аяксом из-за оружия или об Агамемноне, отдающем на заклание родную дочь. Полибий говорит о прилежных мальчиках, которые в риторической школе получали задание написать похвальное слово в честь Терсита и обличительную речь против Пенелопы. Задача увлекательная, так как Терсит — трус и негодяй, а Пенелопа — образец любящей верной жены (XII, 26Ь, 5

). «На такую надуманную, оторванную от жизни тему… сочиняются декламации, — с гневом и презрением говорит Тацит. — …В школах ежедневно произносятся речи… о кровосмесительных связях матерей с сыновьями или о чем-нибудь в этом роде» (Dial. 35).

И вот словно буйно цветущее тропическое растение-паразит, которое оплетает гигантские стволы и душит их, риторика быстро разрасталась, оплетала все виды изящной словесности, проникала даже в поэзию. Кого бы мы ни видели — пылких любовников, буколических пастушков и пастушек, расположившихся под кущей деревьев среди своих белоснежных овечек, гомеровских героев на поле брани или после боя, устало опершихся на копье, — все они становятся в позу и начинают декламировать. Но самую удобную сцену для подобных упражнений представляли исторические подмостки. Великие события, которые на них разыгрывались, и известность самих актеров придавали блеск и величие всему действу. И политики и полководцы, задрапировавшись в пурпурные плащи, как цари и герои древних трагедий, становились в картинные позы и произносили патетические тирады и звенящие чувствами фразы.

Вот эта-то манера невыносимо раздражала Полибия. Он знал, что жизнь — увы! — не риторическая школа, и нельзя в собрании говорить так, как на уроке риторики. Кроме того, «необходимо, чтобы каждая речь согласовалась с характером говорящего» (XII, 25, 5

). Поэтому его бесили эти «вымышленные школьные упражнения». Они уничтожают «самое существо истории», говорит он (XII, 25в, 4). Но окружающие явно не понимали его чувств. Читатели, которым он давал отдельные главы своего сочинения, с недоумением спрашивали, где же в его сочинении речи? Ведь они придали бы его повествованию особую занимательность и живость. Полибий, который, как каждый политик, разумеется, учился риторике, возражал с некоторой досадой, что ему ничего не стоит разукрасить вымышленными речами свой рассказ (XXXVI, 1

). Но такие риторические упражнения ему противны. Чтобы пояснить свою мысль, он берет фрагмент из того же злополучного Тимея, — это какой-то уникальный пример дурного историка.

Тимей любит уснащать свою повесть речами. При этом «он сообщает не то, что было сказано… на самом деле; вместо этого он… решает, что должно быть сказано, а затем… речи… дает в таком виде, как будто сочинили их в школе в ответ на заданные вопросы» (XII, 25а, 5). Вот пример, который разбирает сам Полибий. Полководец и государственный деятель Гермократ пытается примирить сицилийцев. Прежде всего он напоминает слушателям, что на войне людей будит труба, а в мирное время петух. Далее, Гомер называет бога войны Ареса ненавистнейшим из богов (длинная цитата), и мудрый Нестор говорит у него о войне (длинная цитата). А Еврипид говорит о мире (длинная цитата). «К этому Гермократ добавляет, что война очень похожа на болезнь, а мир на здоровье». Потом в мирное время молодые хоронят старых, а во время войны — старые молодых. Во время войны неспокойно и внутри городских стен, а в дни мира спокойно даже в открытом поле.

«С изумлением спрашиваешь себя: неужели мальчик, незадолго перед этим посещавший школу, прилежно занимавшийся историческими сочинениями и желающий сочинить упражнение по преподанным ему правилам… неужели такой мальчик высказал бы иные мысли в иной форме? Мне кажется, он говорил бы точно так же, как Тимей заставляет говорить Гермократа» (XII, 25к — 26). А между тем это говорит отнюдь не мальчик, а опытный политик и полководец.