Полибий и его герои

Проходили дни, месяцы, год шел за годом. А герои наши жили все той же жизнью. Полибий по-прежнему увлеченно собирал материал для своей истории. Сципион по-прежнему помогал ему, переводил для него трудные тексты, скитался по горам и долам, читал Платона и Ксенофонта или беспечно веселился с друзьями. Римляне более на него не сердились. Они давно привыкли к мысли, что этот милый, благородный юноша навеки отрекся от пути славы, которым шли все его предки. Только одно и изменилось в их жизни: Сципион женился на Семпронии, дочери того самого Тиберия Гракха, которому он когда-то выдавал приданое. Отец ее умер, и Сципион очень заботился теперь о маленьких братьях жены.

Так застал их 152 г. Оба и не подозревали, что на всем скаку приближаются к новому крутому повороту своей жизни.

В начале года в Рим прибыли послы из Македонии. Притом прибыли они не в сенат, а к Сципиону. Македонцы молились на его знаменитого отца, а теперь заботы о них перешли к сыну. Впрочем, самого Сципиона хорошо знали в греческом мире и любили не только в память об Эмилии Павле. Он оказывал эллинам бесчисленные услуги, отчасти по велению собственного сердца, отчасти по просьбам многочисленных греческих друзей. Главным лицом тут был, конечно, Полибий. Мы уж знаем, как он заботился о своих соотечественниках и какой невероятной энергией обладал. Он придерживался золотого правила, что надо нажимать на все рычаги и стучать во все двери. Ясно, что главным рычагом был Сципион, а главной дверью — дверь дома Сципиона. Недаром, когда началась Третья Пуническая война, на помощь римлянам приехал целый греческий флот, как они сами объяснили, исключительно из любви к Сципиону. Надо думать, Полибий чуть не каждый день приводил к названому сыну несчастных из Греции. Понятно, какой прием они находили в этом гостеприимном доме (Plut. Praecept. ger. rei publ. p. 814 С). И вот сейчас македонцы звали Сципиона к себе. Он должен был разобрать их взаимные ссоры и распри и установить мир и порядок (Polyb. XXXV, 4, 10–11

). Приглашение послов было и лестно, и очень заманчиво. Об отказе не могло быть и речи.

Когда Полибий услышал их речи, сердце его, должно быть, сжалось. Он был окружен друзьями, он ни в чем не нуждался, он занимался любимым делом. Но все эти годы его грызла тоска по родине. Не мог он подобно Панетию беззаботно наслаждаться прелестями жизни на чужбине. Он был похож на своего любимого Одиссея. Как царь Итаки отказался от бессмертия и вечной жизни, чтобы только увидать свой крохотный бедный скалистый островок, так и Полибий всюду томился и рвался душой в свой Пелопоннес. Теперь тоска с новой силой проснулась в его душе. Он не мог следовать за названым сыном на Балканы. Туда дорога ему была закрыта. Наверно, навсегда. Хотя он все ждал и продолжал надеяться. Все эти годы.

Между тем в Риме случились важные события.

Год назад началась война в Испании. Война суровая и страшная. Рим столкнулся с совершенно новым для себя видом войны — с партизанской борьбой в дикой горной стране. Полибий называет такую войну огненной. «Огненную войну начали римляне с кельтиберами, — говорит он, — так необычны были ход этой войны и непрерывность самих сражений. Действительно, в Элладе или в Азии войны кончаются, можно сказать, одной, редко двумя битвами… В войне с кельтиберами все было наоборот. Обыкновенно только ночь полагала конец битве… Зима не прерывала войны. Вообще, — заключает историк, — если кто хочет представить себе огненную войну, пускай вспомнит только войну с кельтиберами» (Polyb. XXXV, 1). В Рим стали приходить страшные известия о непрерывных сражениях и об огромных потерях. Консул Марцелл «явно боялся войны, а молодежью овладел такой панический ужас, какого, говорили старики, они и не запомнят» (XXXV, 4, 2

). Места офицеров и легатов пустовали — вещь в Риме неслыханная! Юноши стали уклоняться от набора. А ведь обыкновенно, когда объявлялся набор, на каждую должность приходила целая толпа людей, и вообще, они нуждались не в хлысте и шпорах, а в узде.

Наверно, их нельзя было осуждать чересчур строго. Страшила не сама война. Страшила Иберия. Варвары уходили в горы, унося с собой продовольствие и угоняя скот. Долины напоминали выжженную пустыню. Люди и животные умирали от жажды. Воины не смыкали глаз ни днем, ни ночью по многу суток (Арр. Iber. 52–54). Одно дело вступить в бой с многочисленным врагом, пойти на ужасный риск, пусть даже на верную смерть, совсем другое — обречь себя на многие месяцы подобных мучений.

Сенаторы ломали голову, не зная, что делать с этим «позорным поведением юношей — другого названия они не могли придумать». И вдруг перед отцами предстал Публий Сципион. Он объявил, что пришел записаться в набор и готов поехать в Испанию в любой должности.

— Правда, — сказал он, — для меня лично было бы безопаснее и выгоднее ехать в Македонию, однако нужды отечества значат больше, и всякого, жаждущего славы, они призывают в Иберию.