Полигон

Незаметно пролетело полдня, и, слава богу, без происшествий. Загудели клаксоны, собирая народ: вылазка закончилась. Дорогу назад я не помню: наверное, всю её проспал. Помню только, что уже в деревне долго стоял возле автобуса, а Дерсу держал меня за рукав и что-то с жаром объяснял. Поэтому домой, в общежитие, я добирался в одиночестве: все наши давно ушли.

Руки оттягивали вёдра, полные до краёв спелой малиной. Я шёл мимо колодца, мимо правления, клуба, миновал сельпо, возле которого на полянке валялись россыпью пробки от шампанского. Шёл и думал, ну зачем мне эта малина? Домой не довезу – не в чем, подавлю по дороге. Варенье не сварю, здесь тоже не съем. Не продавать же. И не выбрасывать… А отдам-ка я ягоды первому же встречному. Вон той бабке, что калитку во двор закрывает, к примеру.

– Мамаша, а не возьмёте ли у меня малины два ведра?

– Что ты, у меня и денег нету, – испугалась бабка.

– Да не надо денег, так возьмите. Варенье внукам сварите. Только вёдра верните – чужие они.

– За так? А давай! Вот сюда высыпай, в таз, аккурат два ведра войдёт. Утром ноне нашла таз-то, возле сельпа. Кто-то выбросил, а ведь совсем новый таз. Малированный…, – и любовно погладила таз по зелёному боку.

Я сыпал не спеша мягкую малину, а бабка всё говорила и говорила:

– Семён, поговаривают, мотоцикал собрался брать. И откуда у него столько денег? Вроде простой скотник, не то, что Дерсу – тот ведь пчёл дёржит (она так и говорила – «дёржит», а не «держит», с буквой «ё»). А Федька, слышь-ко, что с Узловой-то, смоляр, он, говорят, пошёл властям сдаваться, в Талицу подался, к участковому. И начто от ту систерну украл? А может, мил человек, молочка попьёшь? Студёное…

От молока я отказываться не стал – люблю. Особенно когда холодное.

Домой я шёл, посвистывая, и скрипуче размахивал пустыми вёдрами. И думал о том, что в деревне хорошо – и тебе малина, и огурцы свои, и люди хоть и разные характерами, а всё ж в большинстве бесхитростные и отходчивые, и зимой тут снег – настоящий, хрустящий и белый, и русская печка, и валенки… А, чёрт, чуть не упал! Прямо у меня перед носом с воем промчалась, бешено виляя из стороны в сторону, пегая собачонка. На спине у неё, дико вытаращив глаза, восседала, вцепившись когтями в бока, серая кошка. Шерсть на загривке у неё вздыблена, распушенный хвост торчит трубой.

Я проводил парочку взглядом, и, едва потеряв её из виду, тут же забыл о ней, вздохнул полной грудью и легкой походкой пошёл к общежитию. Деревенская беззаботность удивительным образом захватила меня – было на душе чисто, светло и бездумно. И из соседнего двора пахло прелым сеном, воском и щами. И где-то недалеко звенела колодезная цепь, и кудахтали бестолковые куры, и шумно возился боров в стайке. Хорошо! Жаль только, что уезжать в суету города надо уже завтра. До следующей – очередной – командировки в колхоз. Но обстоятельства сложились так, что больше в Михайлово я не попал. Жизнь сильно изменилась, одних только профессий с тех пор перебрал с десяток.

P.S. А недавно я совершенно случайно узнал, что Федьку промурыжили всего-то пару недель, да и отпустили – за давностью лет, и он живёт себе в своей Узловой, женился давно, дети у него в школу ходят, и всё у него хорошо. И мне захотелось в деревню…