Полигон

Трактор меж тем резко сбавил ход и пополз со скоростью пешехода. Заднее окно его приоткрылось, образовав в нижней его части широкую щель. Из щели высунулась крепкая волосатая рука и начала совершать круговые движения, будто человек искал что-то вслепую. Наконец, рука нашла какую-то верёвку, ухватилась за неё и потянула. Верёвка, конечно же, была привязана к пальцу, тому самому стальному стержню, которым дышло прицепа крепилось к трактору. Трактор ехал медленно, переваливаясь с боку на бок на кочках, да и тележку болтало, и палец помаленьку начал подаваться, пополз вверх. Гаишники уже стояли на ногах, присев, держались за передний борт и что-то кричали. Один из них весьма воинственно размахивал полосатым жезлом. Другой, кажется, полез в кобуру. И тут палец выскочил! Трактор рванул вперед, выехал из лужи и, проскочив мимо нас на полном ходу, скрылся за пригорком. А прицеп так и остался стоять посреди лужи, на хорошей глубине – колёса почти целиком утонули в грязной жиже.

– Во даёт! – одобрительно прокомментировал Данилыч, – Сейчас отмоет трактор на ферме из шланга, поставит возле дома на пригорочек, и – я не я, хата не моя.

Данилыч поднялся и пошёл, прихрамывая на правую ногу (ох, отсидел!) к мирно почухивающему мотором ДТ-54. Он растолкал спящего бригадира и что-то стал втолковывать ему, показывая рукой на гаишников, вопящих посреди болотца в своей тележке. Бригадир немного поартачился, но вскоре согласно мотнул головой и покатил трактор вниз, на выручку. Но, проехав метров тридцать, круто развернулся и погнал вверх, на холм, с максимально возможной скоростью (если мне не изменяет память, 9 км/ч). Увидев такой оборот, один из гаишников принялся стрелять.

Мы невольно обернулись к тележке. Тот инспектор, что был пониже ростом и потолще, а, стало быть, поглавнее, палил из табельного «макарова» в воздух и что-то яростно кричал.

Неожиданно позади нас тоже раздался крик. Громкий, истошный, страшный. Мы оглянулись. Стожка на месте не было – сено разбросано неровной полосой по холму. Трактор, с крыши и капота которого клочьями свисало сено, бодренько перемещался прочь. А из остатков стожка поднялась фигура Семёна. Всё так же крича, он развел руки в стороны и рухнул навзничь. Мы рванулись к нему.

Семён лежал лицом вниз, рядом с ним валялась засаленная ушанка. А на голой его спине, из-под задравшейся фуфайки были видны чётко отпечатавшиеся следы траков.

– Переехали, – всхлипнул Мишка.

Я обомлел. Холодом обдало спину, а ноги стали ватными, так, что с места не сойти. Мишка побелел лицом и тихо осел на землю. Только Данилыч и не растерялся. Он схватил топорик, который всегда носил с собой, срубил две молоденьких березки, мгновенно лишил их веток, и из их стволов и покрывала, хоть и старенького, но ещё крепкого, соорудил носилки. Мы аккуратненько перевернули Семёна на спину, подсунули под него носилки, и понеслись рысью в деревню. Семён лежал не шевелясь, с закрытыми глазами, и изредка стонал.

Очухался он в избе у фельдшера. Осмотрелся удивлённо, встал с носилок, отодвинул медработника, молодецки взмахнул рукой, топнул ногой и густым басом очень даже профессионально запел «Вдоль по Питерской». А потом – принялся плясать, залихватски присвистывая. Выскочил на улицу – и был таков. Мы от такого поворота попросту остолбенели. Только фельдшер нисколько не удивился. По правде говоря, он и сам плохо языком ворочал, потому как недавно из районной поликлиники завезли медикаменты, шприцы и прочие медицинские расходные материалы. В том числе и спирт. Поэтому он лишь попытался составить Семёну компанию. Да куда там! Семён – плясун выдающийся, сразу видно.

Разгадка поведения Семёна обнаружилась на другой день, когда мы вспомнили про забытых в запарке гаишников и пошли их выручать. Мишка, потерявший какую-то безделушку у стожка, стал рыться в сене, где и обнаружил брошенные кем-то старые траки от трактора. Валялись они в том месте, не один год, и про них попросту забыли. Семён спал возле самого стожка, на спине, и телогрейка его задралась. И вышло, что он голой спиной лежал на траках, вот они и отпечатались. Трактор по нему, конечно, не проезжал, он рядышком прошёл, только стожок и разметал.

А гаишников в тележке не оказалось. То ли их кто другой вызволил, то ли сами выбрались, пешком. Там ведь не очень глубоко – всего-то по пояс.

Четверо смелых

Бабьим летом в деревне легко и чисто, тихо и светло, покойно и томно. Душа сладко млеет от погожих деньков, лес притих в ожидании первых морозов, пахнет прелым сеном и воском. Жаль, что впервые мне довелось окунуться в сельскую жизнь ранней осенью, в начале сентября, лишь в зрелом возрасте. Бог мой, как здесь замечательно! не жизнь, а благостное умиротворение. Ни тебе метро, ни трамваев, ни спешки, ни давки, ни суеты, ни бесконечного никуданеуспевания. Здесь спешить ни к чему, здесь царствует нега.