Полина

— С Генрихом и Максом, не правда ли?

— Разве вы имеете что-нибудь против них?

— Да, то, что я хочу драться с убийцей, но не хочу, чтобы он брал в секунданты своих соучастников. Это должно происходить иначе, если позволите.

— Объявите свои условия, — сказал граф, кусая губы до крови.

— Так как нужно, чтобы свидание наше осталось тайной для всего света, какое бы следствие оно не имело, мы выберем себе секундантов из офицеров Версальского гарнизона, для которых мы останемся неизвестными. Они не будут знать причины дуэли и будут присутствовать только для того, чтобы предупредить обвинение в убийстве. Согласны ли вы?

— Совершенно… Итак, ваше оружие?

— Так как мы можем нанести шпагой какую-нибудь жал кую царапину, которая помешает нам продолжать дуэль, пистолеты мне кажутся предпочтительнее. Привезите свой ящик, я привезу свой.

— Но, — возразил граф, — мы оба с оружием, условия наши высказаны, для чего же откладывать до завтра дело, которое можем окончить сегодня?

— Я должен сделать некоторые распоряжения, и мне эта отсрочка необходима. Мне кажется, что в отношении к вам я вел себя таким образом, что могу получить это позволение. Что касается страха, испытываемого вами, то будьте совершенно спокойны, повторяю: я дал клятву.

— Этого достаточно, — отвечал граф, кланяясь, — завтра в девять часов.

— Завтра в девять часов.

Мы поклонились друг другу в последний раз и поскакали в противоположные стороны.

В самом деле отсрочка, которую я просил у графа, едва была достаточна для приведения дел моих в порядок. Возвратясь домой, я тотчас заперся в своей комнате.

Я не скрывал от себя, что удача на дуэли зависела от случая, я знал хладнокровие и храбрость графа. Итак, я мог быть убитым. В этом случае мне нужно было обеспечить состояние Полины.

— Хотя во всем рассказанном мною я ни разу не упомянул ее имени, — продолжал Альфред, — мне нет надобности говорить тебе, что воспоминание о ней ни на минуту не оставляло меня. Чувства, пробужденные во мне при виде матери и сестры, естественно уживались с воспоминаниями о ней. Я почувствовал, как любил ее, думая о том, что, возможно, в последний раз пишу ей. Окончив письмо и приложив к нему контракт на десять тысяч франков ежегодного дохода, я адресовал его на имя доктора Сорсея в Гросвенар-Сквер в Лондоне.

Остаток дня и часть ночи прошли в приготовлениях. Я лег в два часа и приказал слуге разбудить себя в шесть.

Он исполнил в точности данное ему приказание. Это был такой человек, на которого я мог положиться, один из старых слуг, встречающихся в немецких драмах, таким отцы завещают своих сыновей, его и я унаследовал от отца. Я отдал ему письмо, адресованное доктору с приказанием отвезти его самому в Лондон, если я буду убит. Двести долларов, данные мной, были назначены на расходы в дороге. Если ехать не придется, он оставит их себе в виде награды. Я показал ему, кроме того, ящик, где хранилось прощальное письмо к матери, которое он обязан был отдать ей, если бы судьба мне не благоприятствовала. Он должен был приготовить почтовую карету к пяти часам вечера, и если в пять часов вечера я не возвращусь, отправиться в Версаль, чтобы узнать обо мне. Приняв эти меры предосторожности, я сел на лошадь, и в девять часов без четверти был с секундантами на месте. Это были, как мы условились, два гусарских офицера, совершенно не знакомые мне, которые, однако, не задумываясь согласились оказать мне услугу. Для них достаточно было знать, что это дело, в котором пострадала честь одной благородной семьи, и они согласились, не задав ни одного вопроса… Только французы могут быть всякий раз, когда этого требуют обстоятельства, самыми храбрыми или самыми скромными из всех людей.

Мы ожидали не более пяти минут, когда граф приехал со своими секундантами. Мы стали искать удобное место, и вскоре нашли его, благодаря нашим свидетелям, привыкшим находить такие места. На месте мы объяснили этим господам свои условия и просили их осмотреть оружие. У графа были пистолеты работы Лепажа, у меня работы Девима, те и другие с двойным замком и одного калибра, как, впрочем, почти все дуэльные пистолеты.

Граф сохранил репутацию храброго и вежливого человека, он хотел уступить мне все преимущества, но я отказался. Решено было, чтобы жребий назначил место и порядок выстрелов, расстояние должно было составить двадцать шагов. Барьер для каждого из нас был отмечен другим заряженным пистолетом, чтобы мы могли продолжать поединок на тех же условиях, если бы ни одна из двух первых пуль не была смертельной.

Жребий благоприятствовал графу два раза кряду: он имел право сначала выбора места, потом первенства. Он тотчас стал против солнца, избрав по доброй воле самое невыгодное положение. Я заметил ему это, но он поклонился, отвечая, что так как жребий назначил ему выбор, то он хочет остаться на своем месте; я занял свое.