Полина

В эту минуту вошел доктор. Я сказал ему, что сильное волнение привело Полину к новому припадку. Мы вошли вместе в ее комнату, больная была еще без чувств, несмотря на воду, которой отпрыскивали ее лицо, и соли, которые давали ей нюхать. Доктор заговорил о кровопускании и начал делать приготовления к этой операции. Тогда вся твердость моя исчезла, я задрожал, как женщина, и бросился в сад.

Там я провел около получаса, склонив голову на руки раздираемый тысячами мыслей, бродивших в моем уме. В прошлом я действовал из двойного интереса: ненависти моей к графу и любви к сестре. Я проклинал этого человека с того самого дня, когда он похитил мое счастье, женившись на Полине, и потребность личного мщения, желание отплатить злом за мучения моральные вывели меня из себя. Я хотел только убить или быть убитым. Теперь, когда все уже кончи лось, я начинал понимать последствия моего поступка.

Кто-то дотронулся до моего плеча. Это был доктор.

— А Полина? — спросил я, сложив руки.

— Она пришла в чувство…

Я хотел бежать к ней, доктор остановил меня.

— Послушайте, — продолжал он, — теперешний случай очень важен для нее; она нуждается в покое… Не входите к ней в эту минуту.

— Почему же? — спросил я.

— Потому что ее надо предохранить от всякого сильного волнения. Я никогда не спрашивал вас об отношениях ваших к ней, не требую от вас доверенности. Вы называете ее сестрой, правда ли то, что вы брат ей, или нет? Это не относится ко мне, как человеку, но очень важно для доктора. Ваше присутствие, даже ваш голос имеют на Полину сильное влияние Я всегда замечал это, и даже сейчас, когда держал ее руку одно произнесение вашего имени ускорило ее пульс Я запретил впускать к ней сегодня кого бы то ни было, кроме служанок Не пренебрегайте моим приказанием.

— Она в опасности? — испугался я.

— Все опасно для такого расстроенного организма, как ее. Если бы я мог, я дал бы этой женщине питье, которое заставило бы ее забыть прошедшее Ее мучает какое-то воспоминание, какая-то горесть, какое-то угрызение.

— Да, да, — отвечал я, — ничто от вас не скрылось, вы увидели все проницательными глазами ученого. Нет, это не сестра моя, не жена, не любовница. Это ангельское создание, которое я люблю больше всего, но которому не могу возвратить счастья, и она умрет на руках моих с непорочным и мученическим венком!.. Я сделаю все, что вы хотите, доктор, я не буду входить к ней до тех пор, пока вы не позволите, я буду повиноваться вам, как ребенок. Но скоро ли вы вернетесь?

— Сегодня…

— А что я буду делать, Боже мой?

— Ободритесь, будьте мужчиной!

— Если бы вы знали, как я люблю ее!

Доктор пожал мне руку; я проводил его до ворот и там остановился, не в силах двинуться с места. Потом, выйдя из этого бесчувствия, машинально сошел по лестнице, подошел к ее двери и, не смея войти, слушал. Мне казалось сначала, что Полина спит, но вскоре глухие рыдания донеслись до меня. Я положил руку на замок, но, вспомнив свое обещание и боясь изменить ему, бросился из дому, впрыгнул в первую попавшуюся мне карету и приказал везти себя в Королевский парк.

Я бродил там около двух часов, как сумасшедший, между гуляющими, деревьями и статуями. Возвращаясь домой, я встретил у ворот слугу, бежавшего за доктором. С Полиной случился новый нервный припадок, после которого она начала бредить На этот раз я не мог выдержать, бросился в ее комнату, стал на колени и взял ее руку, свесившуюся с постели. Дыхание ее было тяжело и прерывисто, глаза закрыты, и она пыталась пробормотать какие-то слова, но они были бессмысленными и бессвязными. Доктор вошел.

— Вы не сдержали своего слова, — сказал он.

— Увы! Она не узнает меня! — отвечал я.

Однако при звуке моего голоса ее рука задрожала. Я уступил свое место доктору, он подошел к постели, пощупал пульс и объявил, что второе кровопускание необходимо. Но несмотря на выпущенную кровь, волнение все усиливалось и к вечеру началась горячка.

В продолжении восьми суток Полина была добычею ужасного бреда; она не узнавала никого, думая, что ей угрожают, и призывая беспрестанно на помощь. Потом болезнь начала терять свою силу. Полная слабость и истощение последовали за этим безумным бредом. Наконец, на девятое утро, открыв глаза после недолгого спокойного сна, она узнала меня и назвала по имени. Невозможно описать, что происходило тогда во мне: я бросился на колени, положил голову на ее постель и начал плакать, как ребенок. В эту минуту вошел доктор и, боясь, чтобы не сделалось с ней припадка, приказал мне выйти. Я хотел возразить, но Полина пожала мне руку, говоря нежным голосом: "Идите!.."

Я повиновался. Восемь суток я не смыкал глаз, сидя у ее постели, но теперь, успокоясь, погрузился в сон, в котором нуждался так же, как и она.