Полина

— Это все же лучше, чем с пулей в сердце.

— Можно ли узнать причину этой дуэли?

— Извините меня, мой любезный Гризье, вся эта история должна оставаться в тайне, но в свое время вы ее узнаете.

«Полина?» — спросил я тихо Альфреда.

«Да!» — ответил он.

— Мы действительно ее узнаем? — настаивал Гризье.

— Непременно, — ответил Альфред, — и в доказательство я увожу с собой ужинать Александра, которому расскажу все сегодня вечером. Когда не будет препятствий к выходу ее в свет, вы прочтете ее в каком-нибудь томе, озаглавленном «Черные повести» или «Небылицы». Потерпите до этого времени.

Гризье вынужден был покориться. Альфред увел меня с собой ужинать, как обещал, и рассказал мне историю Полины.

Сегодня единственное препятствие к ее изданию исчезло. Мать Полины умерла, а с ней угасли и семья, и фамилия этого несчастного создания; ее приключения, кажется, не могли произойти ни в нашем веке, ни в том обществе, в котором мы живем.

II

— Ты знаешь, — начал Альфред, — что я учился живописи, когда мой добрый дядя умер и оставил мне и сестре моей каждому по тридцать тысяч ливров годового дохода.

Я склонил голову в знак подтверждения того, что сказал Альфред, и почтения к тени человека, сделавшего такое доброе дело при прощании со здешним светом.

— С тех пор, — продолжал рассказчик, — я занимался живописью только для души. Я решил путешествовать, повидать Шотландию, Альпы, Италию; уладив с нотариусом денежные дела, я отправился в Гавр, чтобы начать свою поездку с Англии.

В Гавре я узнал, что Доза́ и Жаден были на другом берегу Сены, в маленькой деревне, называемой Трувиль. Я не хотел покидать Францию, не пожав руки своим товарищам по живописи, сел на пакетбот и через два часа был в Онфлёре, а поутру в Трувиле. К несчастью, мои друзья уехали накануне.

Ты знаешь эту маленькую пристань, населенную рыбаками; это одно из самых живописных мест Нормандии. Я остался здесь на несколько дней, в течение которых осматривал окрестности, а вечерами, сидя у камина моей почтенной хозяйки, госпожи Озре, слушал довольно странные истории о том, что происходило в течение трех последних месяцев в департаментах Кальвадос, Луаре́ и Манш. Рассказывали о грабежах, производимых с необыкновенной ловкостью и дерзостью. К примеру, между деревнями Бюиссон и Сальнель исчезли пассажиры, возницу нашли привязанным к дереву, с тряпкой на глазах, его почтовая карета стояла на большой дороге, а лошади спокойно паслись на соседнем лугу. Однажды вечером, когда генеральный сборщик налогов из Кана давал ужин молодому парижанину Орасу де Бёзевалю и двум его друзьям, приехавшим провести с ним охотничий сезон в замке Бюрси, который отстоял от Трувиля на пятнадцать льё, был вскрыт сундук с собранными налогами и похищено семьдесят тысяч франков. Наконец, сборщик из Пон-л’Эвека, который вез в Лизьё для взноса в казну двенадцать тысяч франков, был убит, и тело его было сброшено в Тук; вынесенное этой маленькой рекой на берег, оно стало единственным свидетельством убийства, а те, кто его совершил, остались неизвестными и безнаказанными, несмотря на деятельность парижской полиции: будучи обеспокоенной этими разбоями, она послала на место происшествия своих самых опытных агентов.

Эти происшествия — на них падали отблески возникавших время от времени пожаров, причин которых не знали и которые оппозиционные газеты приписывали правительству, — распространяли по всей Нормандии ужас, неизвестный до тех пор в этих краях, знаменитых своими адвокатами и тяжбами, но небогатых разбойниками и убийцами. Что касается меня, то я мало верил всем этим историям: мне казалось, что они могли произойти скорее в пустынных ущельях Сьерры или в диких скалах Калабрии, нежели в богатейших долинах Фалеза и плодоносных равнинах Понт-Одмера с ее деревнями, за́мками и фермами. Разбойников я всегда представлял себе среди леса или в глубине пещеры. А во всех трех этих департаментах не было ни одной норы, что заслуживала бы названия пещеры, и ни одной рощи, что могла бы показаться лесом.