Полина

Написав и отправив письмо, я спустился к матери. Она действительно спрашивала, не приходил ли кто от графа Ораса, и после ответа стала гораздо спокойнее. Что касается Габриели, она просила позволения остаться в своей комнате. К концу завтрака мне сказали, что лошадь приготовлена. Все было исполнено, как я просил: к седлу были прикреплены кобуры; в них я поместил пару прекрасных дуэльных пистолетов, уже заряженных. Я не забыл предупреждения о том, что граф Орас не выезжал никогда без оружия.

Я был на месте свидания уже в одиннадцать часов с четвертью, так велико было мое нетерпение. Проехав всю аллею и повернув лошадь, я заметил всадника на другом конце — это был граф Орас. Узнав друг друга, каждый из нас пустил свою лошадь галопом, и мы встретились на середине аллеи. Я заметил, что он, подобно мне, велел прикрепить к седлу пистолеты.

«Вы видите, — сказал мне Орас, кланяясь с вежливой улыбкой, — что желание мое встретить вас равнялось вашему, потому что мы оба опередили назначенный час».

«Я сделал сто льё за одни сутки, чтобы иметь эту честь, господин граф, — отвечал я, кланяясь ему, — вы видите, что я не задерживаю вас».

«Я предполагаю, что причина, заставившая вас так быстро приехать, не такая тайна, какую я не мог бы услышать, и хотя желание мое узнать вас и пожать вам руку побудило бы меня совершить подобную поездку еще быстрее, если б это было возможно, но я далек от тщеславной мысли, что подобная причина заставила вас покинуть Англию».

«И вы думаете справедливо, господин граф. Повод гораздо более важный: благополучие семьи, честь которой едва не скомпрометирована, было причиной моего отъезда из Лондона и прибытия в Париж».

«Выражения, употребляемые вами, — заявил граф, кланяясь опять с улыбкой, становившейся более и более язвительной, — заставляют меня надеяться, что причиной этого возвращения не было письмо госпожи де Нерваль, в котором она уведомляла вас о предполагаемом союзе между мадемуазель Габриелью и мной».

«Вы ошибаетесь, сударь, — возразил я, кланяясь в свою очередь, — я приехал единственно для того, чтобы воспротивиться этому супружеству: оно не может состояться».

Граф побледнел, и губы его сжались, но почти тотчас лицо его приняло обычное спокойное выражение.

«Надеюсь, — сказал он, — что вы оцените чувство, повелевающее мне слушать с хладнокровием странные ответы, даваемые вами. Это хладнокровие, сударь, есть доказательство моего желания сблизиться с вами, и это желание так велико, что я имею нескромность продолжить разговор до конца. Окажете ли вы мне честь, сударь, сказать, какие причины возбудили в вас слепую антипатию, выражаемую вами так открыто? Поедем рядом, если хотите, и продолжим разговор».

Мы поехали шагом, словно друзья на прогулке.

«Я слушаю вас, сударь», — продолжал граф.

«Сначала, господин граф, позвольте мне, — заявил я, — исправить ваше суждение насчет того, что я думаю о вас, — это не слепая антипатия, а взвешенное презрение».

Граф привстал на стременах, как человек, совершенно выведенный из терпения, потом, приложив руку ко лбу, сказал голосом, в котором трудно было заметить хотя бы малейшее волнение:

«Подобные чувства, сударь, довольно опасны для того, кто питает их, тем более если объявляют о них, не зная совершенно человека, внушившего их».

«А кто сказал вам, что я не знаю вас, сударь?» — отвечал я, глядя ему в лицо.

«Однако, если память не обманывает меня, — возразил граф, — вчера я встретился с вами в первый раз».

«И однако случай или, скорее, Провидение нас уже сводил вместе. Правда, это было ночью и вы не видели меня».

«Помогите мне вспомнить, — сказал граф, — я очень туп при разгадывании таких загадок».

«Я был в развалинах аббатства Гран-Пре ночью с двадцать седьмого на двадцать восьмое сентября».

Граф побледнел и положил руку на кобуру; я сделал то же движение, и он заметил его.

«Что же далее?» — спросил он, тотчас опомнившись.

«Я видел, как вы вышли из подземелья, как закопали ключ».

«И что же вы решили, сделав все эти открытия?»

«Не дать вам убить мадемуазель Габриель де Нерваль, как вы уже пытались убить Полину де Мёльен».

«Полина не умерла?» — воскликнул граф, останавливая лошадь и потеряв наконец свое адское хладнокровие, не оставлявшее его ни на минуту.

«Нет, сударь, Полина не умерла, — отвечал я, останавливаясь, — Полина живет, вопреки письму, которое вы написали ей, вопреки яду, который вы ей оставили, вопреки трем дверям, которые вы заперли за ней, а я отпер ключом, закопанным вами… Теперь понимаете?»

«Совершенно! — воскликнул граф, протягивая руку к одному из пистолетов. — Но вот чего я не понимаю, сударь: как вы, владея такими тайнами и такими доказательствами, не донесли на меня?»

«Это оттого, сударь, что я дал священную клятву и обязан убить вас на дуэли, как если бы вы были честным человеком. Итак, оставьте в покое ваши пистолеты, потому что, убивая меня, вы можете испортить дело».

«Вы правы, — отвечал граф, застегивая кобуру и пуская лошадь шагом. — Когда же мы деремся?»

«Завтра утром, если хотите», — ответил я, также опуская поводья своей лошади.

«Прекрасно. Где же?»