Полина. Подвенечное платье

Ветер был попутным, и судно продолжало делать по десять узлов в час, быстро приближаясь к Азорским островам. На палубе было много пассажиров, наслаждавшихся свежестью вечернего воздуха и живописным архипелагом, лежавшим милях в четырех-пяти от курса корабля. Капитан Джон Дикенс и подшкипер Вильям Томсон мирно беседовали, прохаживаясь по палубе. Самуил о чем-то думал. Время от времени на него посматривали офицеры и наконец подошли к нему.

– Ведь это она? – обратился к Самуилу капитан.

– Вы хотите знать, та ли это девушка, о которой со мной всегда говорил Генрих? – уточнил лоцман.

– Да. Это та самая Цецилия?

– Да, это она, – подтвердил Самуил.

– Ну, видите, Вильям, – сказал капитан, – я угадал.

– Зачем же она едет в Гваделупу?

– Вы знаете, у Генриха там живет богатый дядя. Вероятно, она направляется к нему.

Между тем наступил вечер, и на палубу вынесли чай. Цецилия опять от всего отказалась.

В восемь часов совсем стемнело, а еще через час все разошлись по каютам. На палубе остались только лоцман и подшкипер. Бриг шел под большим парусом.

В половине девятого над Азорскими островами взошла луна. Ее мягкий свет был подобен свету северного солнца, едва пробивающегося сквозь облака. Острова ясно обозначались на горизонте.

Бриг приближался к месту, где выбросили тело Генриха. Самуил, верный своему обещанию, велел позвать Цецилию.

Девушка тотчас же вышла. Она сменила одежду, и на ней теперь было белое платье и вуаль, как у невесты.

Она присела на стул возле Самуила. Это белое платье, задумчивость девушки показались матросу несколько странными.

– Итак, это место близко, Самуил? – спросила Цецилия.

– Близко, – ответил Самуил, – через полчаса мы будем там.

– Ты не забыл его?

– О, не беспокойтесь об этом, я ручаюсь вам, что узнаю это место и без всяких капитанских приспособлений.

– Я никогда раньше тебя об этом не спрашивала, Самуил, но сегодня я хочу знать, как он умер.

– Зачем же говорить о том, что вас сильно огорчит?

– Мой добрый Самуил, скажи, что было бы, если бы твоя Женни умерла, и умерла далеко от тебя? Разве ты не захотел бы узнать, как это произошло? Неужели ты не был бы признателен тому, кто рассказал бы тебе о последних минутах ее жизни?

– Если так повернуть, то конечно, конечно… Мне даже кажется, что это принесло бы мне облегчение.

– Вот видишь… Теперь, когда ты меня понимаешь, с твоей стороны очень жестоко отказывать моей просьбе.

– Да я ведь и не отказываюсь вовсе. Я никогда не забуду своего благодетеля! Однажды, возвращаясь из Гваделупы, он дал мне три тысячи франков, которые мне были необходимы, чтобы жениться на Женни. Я обязан ему своим счастьем. Бедный Генрих…

– Бедный Генрих! – вторила ему Цецилия. – Как ты был добр!

– Когда господин Смит – он разбирается в медицине – сказал мне, что Генрих болен, я поставил вместо себя другого матроса и кинулся к нему. Бедный молодой человек! Накануне он чувствовал себя неважно, но не предал этому большого значения. Ночью с ним случилась лихорадка, а когда я прибежал к нему в каюту, то он был в бреду, но узнал меня. Он говорил только о вас, о своей Цецилии.

– Боже мой! Боже мой! – простонала Цецилия, и слезы выступили у нее на глазах.

– Потом он все что-то говорил о маленьком домике в Англии, о цветах в каком-то саду, о Булони, о подвенечном платье – об этом саване, который вы шьете для вас обоих.

– Он был прав, – едва слышно произнесла Цецилия.

– Я сразу понял, что у него желтая лихорадка. Я многого навидался, но это страшная болезнь… Она не щадит никого. Ему сказали, что у него чума… Бедный Генрих! Я пошел к капитану и попросил, чтобы меня подменили у руля и позволили остаться с больным.

– Добрый Самуил! – вскрикнула Цецилия, сжимая своими ручками грубую руку матроса.

– Капитан сначала не соглашался, опасаясь за мое здоровье. Он доверяет мне больше других матросов, но когда я сказал ему, что мы уже прошли тропики и что теперь даже ребенок с завязанными глазами доведет судно до Плимута, он наконец согласился. В случае моей смерти я просил капитана поделить между моей старой матерью и Женни три тысячи франков, которые мне дал Генрих.

Цецилия вздохнула и взглянула на небо.

– Не прошло и получаса с тех пор, как я его оставил, но болезнь делала свое страшное дело. Его сильно лихорадило, он просил пить и беспрестанно кричал: «Я дышу огнем! Зачем мне дают дышать огнем?» Потом он опять вспомнил вас. Генрих говорил, что ничто не разлучит его с вами, что вы его жена и что соединитесь с ним, где бы он ни был, что разлуки быть не может…

– Он был прав! – шептала Цецилия.

– Так прошла та страшная ночь. Его все лихорадило, а я старался утешить его разговорами о вас. Потом он потребовал перо, чернила и бумагу. Вероятно, он хотел писать к вам… Я дал ему карандаш, но он смог написать только три первые буквы вашего имени… Потом он оттолкнул карандаш и бумагу и опять закричал: «Огонь, огонь, я в огне!..»

– Он сильно страдал? – спросила Цецилия.