Полёт шмеля

Она все так же держала себя с ним как старшая с младшим, самолюбие Лёнчика страдало, но он не знал, как заставить ее отказаться от взятого когда-то тона. Серые ее выпуклые глаза ярко блестели, как блестит вытекший из термометра шарик ртути, блестели глянцевой фотографией ее расчесанные на пробор темные, почти черные волосы, блестели непонятным азартом ее небольшие, четко очерченные, то и дело слегка приоткрывающиеся губы. Она была уже совсем взрослой, совсем как его собственная сестра, хотя и младше ее на целых два года, халат у нее на груди поднимался двумя вызывающими холмами. Лёнчик смотрел на нее и невольно пытался представить Жанну без халата. Он чувствовал внутри обиду, что он нравился ей тогда, когда они были маленькими, и у них не было того, что было у нее с Сасой-Масой. Теперь, знал он от того же Вики, который почему-то всегда все про это дело знал, девчонки уже не дают — чтобы не родить, — теперь они будут давать, только когда выйдут замуж, мужьям.

— Уши приготовила? — спросил он. — А то тут кое-кому от нас с Викой полагается.

— Ой, неужели? — так вся и горя в этом своем ярком азартном блеске, отозвалась Жанна. — Прямо испугалась. За что это «кое-кому» полагается?

— За «Рапсодию», за что. Кто нас с Викой на нее отправил?

— Ой, что б вы с Викой понимали. — Лицо у Жанны приобрело выражение мечтательной значительности. — Маленькие вы еще понимать.

— Кто это маленький?! — угрожающе вопросил Вика. — Лёнчик, что ли, маленький? Вы с ним одного года!

Заступиться за себя он не решился, а возраст Лёнчика, должно быть, показался ему убийственным аргументом. Но Жанну голыми руками было не взять.

— Одного-то одного, а на класс младше, — сказала Жанна. — Год рождения, чтоб ты знал, не главное. И будешь так нападать — не скажу про папу.

— Что ты не скажешь? — Вика сделал стойку.

— То не скажу. Где папа, не скажу.

— А что мне говорить, я так не знаю, что ли. — Вика пожал плечами.

— А вот где, где? — спросила Жанна.

— В Польше, где еще.

— А вот совсем и не в Польше, — победно произнесла Жанна.

— Где же тогда, если не в Польше? — усмехнулся Вика.

— Вот где! — Жанна шагнула к гардеробу, открыла створку и достала с полки конверт. Конверт весь был облеплен марками и в черных кругах многочисленных штемпелей, сразу видно — из-за границы. — Вот посмотри на обратный адрес, посмотри, — помахала она конвертом перед Викиным лицом, — откуда письмо?

Вика выхватил конверт у нее из рук.

— От бати? — проговорил он, впиваясь глазами в надписи на конверте.

— От папы, от папы, — с торжествующим видом подтвердила Жанна. И не выдержала хранить в себе тайну дальше: — Он теперь живет в Израиле. Там в письме все написано.

Вика торопливо засунул пальцы в конверт, вытащил сложенный вчетверо листок письма — вместе с листком из конверта выскочила и упала на пол фотография. Лёнчик наклонился и поднял ее. Викин отец со вздыбленными по бокам головы двумя метелками волос стоял около легковой машины, положив одну руку на капот, а другая рука сняла и держала над плечом соломенную, похожую на ковбойскую, шляпу.

— Папа там купил уже себе машину, — прокомментировала Жанна фотографию.

— Ну-ка, — выхватил Вика фотографию из рук Лёнчика, жадно впился в нее взглядом и потом выдохнул: — Во батя! Уже машину…

— Ты прочти письмо, прочти, — сказала Жанна. — Он брата там нашел, с которым они еще в начале войны друг друга потеряли, и теперь они вместе обувную фабрику открывают.

— Фабрику? — невольно вырвалось у Лёнчика. — Он что, фабрикантом будет? Капиталистом?

— Значит, да, — спокойно, будто речь шла о чем-то самом обычном, вроде того, что отца назначают директором обувной мастерской, согласилась Жанна.

— Эксплуататором? — вопросил Лёнчик.

— Ну так а что ему делать, раз он теперь в капиталистическом мире жить будет, — так же спокойно сказала Жанна. — Эксплуатируемым разве лучше?

Лёнчик потерялся. Логика в словах Жанны была.

— Эксплуатируемым — достойней, — нашелся наконец он. — Эксплуатируемые делают революции.

Вика между тем начал читать письмо.

— Ну батя, ну батя! — вырывалось из него то и дело во время чтения. Он дочитал письмо и, не вкладывая в конверт, с непонятным восторженным возбуждением бросил вместе с фотографией на стол. — Правильно ты говорил, — посмотрел он на Лёнчика. — Нечего ему в Польше делать. Его перебросили. Дошло?

Лёнчик вспомнил их разговор по дороге из кино.

— Еще бы! — кивнул он, преисполняясь того же восторга, что Вика. Прикоснуться к такой тайне — да в сравнении с этим меркло все остальное в жизни, даже огорчение, что отсидели два часа на таком дурацком фильме.

— О чем это вы? — ревниво спросила Жанна.

Вика подмигнул Лёнчику:

— О чем надо!

На выходе из полутьмы подъезда, около струнки света, вертикально натянутой в щели между дверью и косяком, Вика взял Лёнчика за рукав и остановил:

— Ты только никому не говори, что батя в Израиль… А то мне от басановской кодлы совсем жизни не будет.

— Ни в коем случае, что ты! — вмиг все понимая, отозвался Лёнчик.

— И Сасе-Масе тоже не надо, — сказал Вика. — Зачем ему. Обещаешь?

— Хорошо, и Сасе-Масе тоже, — согласился Лёнчик.