Полёт шмеля

Но когда он начал расстегивать пуговицы у ее пальто, руки ее оказались на его руках, и пальцы ее стали мешать его пальцам. Вот еще, ты что, еще не хватало, говорила она. Но он вдруг ощутил в себе такое желание и силу — никогда с ним еще не случалось подобного. Да что ты, всего-то пуговицу расстегнуть, вслед ей говорил он. И вот оказалась расстегнута одна пуговица, и другая, и третья. А расстегнуть последнюю она уже и не мешала. И почти не мешала стягивать с нее рейтузы, трусы: сопротивлялась — и тут же уступала.

То, о чем думалось столько лет, произошло так стремительно — Лёнчик не успел ничего осознать. Он ухнул в бездонное ущелье и тотчас утратил всякую способность шевелиться, только вжимался в нее, вжимался, словно это с ним делала какая-то неподвластная ему, не в нем заключенная сила, а потом эта сила оставила его, и он оказался исторгнут к устью ущелья, бархат занавеса задернут, и он не в состоянии раздернуть его.

— Ох ты, какой ты! — сказала она, когда брюки у него были застегнуты и сама тоже натянула на себя рейтузы с трусами. — Прямо с первого раза — и в дамки.

Лёнчик испытывал чувство стыда от того, как скоро у него это произошло.

Но только он дотронулся до нее вновь, та, словно бы не его волей действующая в нем сила, стала заполнять его заново — и все повторилось: юбка, рейтузы, трусы… И вот теперь он мог гордиться собой, теперь было так, как рассказывалось другими, и она ему, как рассказывалось, подмахивала, — вот что это было такое, о чем Саса-Маса говорил «кидает».

— Ты даешь, вот ты даешь, ну ты дал! — услышал он от нее, когда они оделись по второму разу. — Неудержимый какой, прямо не остановить, уломал!

— Я в армию ухожу, — неожиданно для себя самого сказал Лёнчик.

— В армию? — словно не поняла, переспросила она.

— Ну, — подтвердил Лёнчик. — Через неделю.

— Что, и повестку получил? — с какою-то странной интонацией осведомилась она.

— Говорю же, через неделю. Получил, конечно, — ответил Лёнчик.

Он попробовал было, уже совсем по-хозяйски, обнять ее, но она неожиданно не далась. Молча стала застегивать пальто, застегнула и так же молча пошла по лестнице наверх.

— Ты что, э, что ты?! — недоуменно хохотнул Лёнчик, бросаясь за ней и пытаясь схватить в темноте за руку.

— Ой, да пошел! — отмахнулась она от него, продолжая подниматься. — В армию он! Все вы: вам дашь — и тут же вы в армию…

— Нет, ну если в самом деле, — по инерции еще, не осознав того, что она сказала, проговорил Лёнчик.

Она поднялась на площадку этажа и тут, на краю лестницы, остановилась, повернулась к нему лицом.

— А если в самом деле, так не фига лезть! Чего лезть, если все равно в армию? Гад такой! Сказал бы раньше — фиг бы я тебе дала! Пошел отсюда!

— Ладно, пошел, — с облегчением произнес Лёнчик, разворачиваясь. Он не испытывал к ней никаких чувств, он даже не был уверен, что она ему нравится.

— Нет, подожди! Остановись! Остановись, говорю! — услышал он ее приглушенный, полушепотом, оклик, когда был уже на следующем лестничном марше, но не остановился, а только ускорил свой бег вниз.

Он шел уже совершенно ночной, безмолвной пустой улицей домой, и его переполняло счастьем. Вот он и сравнялся с Сасой-Масой. И со всеми другими. И так неожиданно. Шел в комнату, попал в другую. Теперь точно можно было уходить в армию. Теперь под теми девятнадцатью годами, что прожил, подведена черта, впереди его ждала новая жизнь, и армия была лишь первым шагом, первой ступенькой в нее. Такое у него было чувство.

* * *

В военкомат, как извещала повестка, следовало прибыть к пятнадцати часам.

Военкомат размещался в доме напротив Дворца культуры, их разделял широкий сквер с липовой аллеей посередине и полосами кустарниковой акации вдоль чугунной ограды. То, что военкомат и Дворец культуры находятся напротив друг друга, Лёнчик никогда прежде не замечал, он осознал это, только оказавшись перед военкоматовским крыльцом. И в таком их расположении ему неожиданно увиделось нечто символическое. Дворец культуры с его драматическим кружком, танцами недельной давности, которые завершились лестничной клеткой в пятиэтажке неподалеку, словно олицетворял прошлую жизнь, военкомат был жизнью предстоящей. Прошлая жизнь закрывала за ним дверь, а дверь в будущую, распахнутая во всю ширь, зияла такой тьмой неизвестности — темнее невозможно.

Около военкоматовского крыльца клубилась толпа. В какой-то миг Лёнчик обнаружил, что его отнесло от всех своих в сторону, рядом лишь Вика. Он принялся было протискиваться обратно, но Вика остановил его. Быстро огляделся вокруг и проговорил — с досадой и приглушенно, так, чтобы, кроме Лёнчика, никто больше не услышал:

— Зря ты не сказал мне о повестке.

— Да я хотел, — отозвался Лёнчик. — Зашел к тебе, а ты, Жанка говорит, на скачках. Я к тебе на скачки, а тебя уже и там нет.

— Еще раз зайти мог, — чуть не в ухо Лёнчику выдохнул Вика. — Отмазали бы тебя от армии. За милую душу.

— Как это?