Полёты на метле

Стоп, матушка. Рано ныть начала. Между прочим, а где Ирка? Если меня память не отшибает, она прикатила сюда, чтобы поговорить со мной о чем-то, весьма серьезном. А вместо того быстренько нахлебалась шампанского и теперь оттачивает остроумие на твердокаменных мозгах Сэма, который только хватает ртом воздух и беспомощно оглядывается на меня. Парня надо спасать. Ирка в кураже — это последний день Помпеи. Как говорит Кешка, вырванные годы.

Я отклеила Ирку от Сэмова локтя, церемонно раскланялась с Сабаневским и повернула на Сиреневую. Ирка спотыкается о корни старого тутовника, ворчит и оглядывается. Сабаневский со своим телохранителем стоит на углу в странной нерешительности. Ну, этого мне только не хватало…

Сабаневский тихо входит в Сиреневую улицу. Не-ет, ребята, это что-то уж совсем не то у нас получается. Я лично пас. Мы с Иркой взялись за руки и просто-напросто стали невидимыми, прислонившись к шершавой коре шелковицы. Сабаневский беззвучно — даже дыхание, кажется, придержал проходит мимо, возвращается, пристально оглядывая улицу.

— Ведьма чертова… — сквозь зубы произносит он и решительно удаляется, сделав Сэму короткий ясный знак «К ноге!»

Приятно, однако, когда ценят по достоинству.

Невидимыми — на всякий случай — мы поднимаемся в мансарду. Ирка с облегчением стряхивает босоножки и буквально рушится на кушетку. Я вынимаю из холодильника две бутылки «Фанты».

— Ну, рассказывай, подруга.

— Чего?

— Здрассьте. Ты примчалась из Коктебеля на попутном автокране только для того, чтобы не поужинать со мной в кабаке? Ты ж там и не ела ничего…

— Ага. Сообрази мне бутербродик какой-нибудь.

Глухая южная ночь… Я покорно мажу бутерброды, Ирка сидит на кушетке, поглощает мои изделия и рассказывает банальную до противности историю. Ну сколько можно?.. Ну опять какой-то старый хрыч, ба-альшой художник и лауреат, тонкая, непонятая душа, капризный гений, которому позарез понадобилась моя Ирка в качестве музы, кухарки, прислуги за все, жилетки для плаканья и вешалки для фамильных драгоценностей. Ирка, естественно, страдает: а вдруг гений помрет от неразделенной любви, тем более, что два инфаркта у него уже было. И тогда Ирка замучается совестью и виной перед человечеством. Видела я последнюю работу этого мэтра полнометражное полотно под названием «Уборка кокосов в африканском колхозе имени красного комдива Опанаса Коротыло».

Скучно. Профессиональный риск, производственная рутина. Выпускницы нашего лицея девчонки, как правило, хорошенькие, любезные, веселые. Обхождению с нервными гениями нас специально учат. Поэтому и случается так, что наши взбалмошные клиенты принимают весь блеск профессиональной выучки за редкостные достоинства, уникальные душевные качества случайно встреченной девушки и очень легко обалдевают. В самом деде, ну где еще вы найдете молодую женщину, способную час внимательно слушать ваши жалобы: не печатают, не выставляют, затирают, ходу не дают, денег нет, жить негде, меня никто не любит… А далее — все по ритуалу: цветы, духи, смокинг, белые перчатки, марш Мендельсона… и очередная маргарита, йоко, гала потеряна как профессионал. Она становится очень узким специалистом по неврозам и радикулитам конкретного мастера. И толку от нее — дневники, которые вряд ли кому-нибудь понадобятся.

Так что Иркина история не вызвала у меня никакого интереса, слушала я ее вполуха. И что-то погано мне было, тревожно. Ирка эта еще бухтит, а Санечка-то, между прочим, уволок Темную Звезду.

И я незримо переношусь в старенький дом, ожидающий сноса, где Санька роскошно обитает на веранде с отдельным входом. В углу ситцевой занавеской выгорожена кухонька — двухконфорочная газовая плита, кастрюли, сковородка, ведро с водой. Удобства во дворе.

Посреди веранды над тазиком корчится Темная Звезда. Ее мучительно рвет. Санька, одной рукой бережно придерживая женщину за плечи, другой гладит ее по голове и нежно шепчет:

— Ну что ты, маленький, плохо нам и нехорошо? Ну, давай, постарайся еще, потом легче будет… вот, умница. Ну что ты, ну дрянь шампанское, несвежее попалось… ну, глупенький мой, не стесняйся…

Звезда рычит и отталкивает Саньку вместе с тазиком:

— К-козел… с-стесняться я его буду… на! Языком вылижешь!

Она мотает головой, запрокидывает лицо — и я вижу, что эта женщина попросту безобразна. И дело не в размазанном гриме, не в распухших глазах, не в злом опьянении — она просто уродина. Черт ли их, мужиков, поймет!

Она бесстыдно сидит перед Санькой в одних трусиках и чулках с подвязками, жадно пьет. Сверкающие капли катятся ей на грудь. Санечка провожает взглядом каждую каплю, оставляющую на смугловатой коже влажную дорожку.

— Что, нравлюсь? — издевательски спрашивает Звезда.

И глаза Санечки вспыхивают ненавистью. Но он кивает головой утвердительно. Вот еще…