Полёты на метле

Это именно они — загорелый блондин, высокий очкарик с лицом аксеновского студента и чрезвычайно подвижный человек из породы вечных мальчиков — были центром внимания публики.

Мои или не мои? И тут Стас — тот самый загорелый блондин — жестом фокусника достал из рукава довольно внушительную рукопись. Его кофейная компания притихла и впилась глазами в первую страницу. Хорошо смотрели — с завистью, жадностью, предвкушением: Ну, мы этому графоману как щас да-а-дим! Мои. Точно.

Очкарик осторожно, крадучись потянул рукопись к себе и тут же нарвался на претензию со стороны вечного мальчика:

— Женька, руки прочь! Я первый читаю! Я, можно сказать, у колыбели стоял…

— Лежал ты у колыбели, — ехидно уточнил очкарик. — Когда идею обкашливали, ты дрых.

— Клевета! А впрочем… давайте купим чаю, пирожков и пойдем ко мне. Читать будем вместе.

Стас, чуть кокетничая бархатистым баритоном, сказал:

— Я читать не буду, я это уже читал, и глаза б мои на это не смотрели. А вслух — не дождетесь, я охрип. Мы на Домбае одну ненормальную сутки разыскивали — оборались в горах.

— Нашли?

— Ага. В койке у директора турбазы.

Компания уходила. Эх, мне бы сейчас с ними… Сидеть заполночь в незнакомой кухне, пить черный чай, весело рассказывать автору рукописи, почему он идиот, зачем от родительницы своей произошел и отчего это безнадежно, хохотать над блистательно остроумными, но совершенно невспоминаемыми наутро шуточками и подначками… Ладно, идите себе, чижики, будет еще мой час. Еще мне ваши гениальные рукописи поперек глотки встанут. Знаю по практике. Две недели семинара молодых прозаиков в еловых снежных лесах Подмосковья — три объяснения в любви и глубокое отравление на полгода: ни книг, ни рукописей, ни умных разговоров выносить невозможно. Людей пугаться начинаешь, от громких голосов шарахаешься.

В старом парке над тихой речушкой звенела гитара. На скамейке кантовалась развеселая банда здоровенных горластых парней. И чего они тут, на юге, все такие красивые? Витаминов много, что ли…

Я прошла мимо, дернув плечом на обязательное: «Девушка, девушка!» Но, словно брошенный в спину цветок, меня остановила песня. Догнала лихая, горькая баллада, явно собственного сочинения. Это, знаете ли, сейчас редкость. И кто же это у них такой способный? Я обернулась.

Парень, допев балладу, уставился на меня ехидно-выжидательно. А глаза у тебя, друг, нехороши. Больные глаза. И баллада твоя повышенной температуры.

Он смутился, опустил ресницы. А его жизнерадостные дружки, конечно же, заинтересовались произведенным впечатлением:

— Девушка, девушка, ну как песенка?

— Песенка? А ничего песенка…

Я подошла поближе, жестом попросила уступить мне место рядом с автором.

— Ничего песенка… А сонет наверное слабо написать?

— Ч-то?!

В синих глазах полыхнуло изумление. Ребята притихли. Он обвел своих друзей растерянным взглядом и поджал губы.

— Слабо… ничего не слабо! Сонет наверное, подумаешь…

— А что, это интересно. Как договоримся?

— А ты приходи завтра в семь в кофейню на Архивном спуске. Я принесу.

В кофейню на Архивном спуске… И этот оттуда же. Впрочем, чему удивляться? Не так уж часто на садовой скамейке можно обнаружить парня лет двадцати, который бы знал, что такое баллада и сонет наверле.

— Зовут тебя как?

— Саня. А ты?..

— Ольга. Я филолог, понимаешь, вот мне и любопытно…

— Я так и понял. Пойдем, провожу, что ли.

Знакомство, так сказать, сделано. Вот и первая ниточка к моим гениям и талантам…

Саня оказался веселым, что называется, развесистым, парнем. Только странное это было веселье. Какая-то застарелая боль грызла его изнутри. А теоретики утверждают, что таланту страдать необходимо, что-де литература произрастает исключительно на душевных болезнях. Удобное рассуждение.

Простились на углу, уговорившись о завтрашней встрече.

Я, стараясь не скрипеть ступенями, взбежала к себе в мансарду. Умылась, заварила чаю. Ну что ж, первый день работы можно считать удачным. Сразу четверо. Новый роман и сонет наверле. И мне вдруг очень захотелось посмотреть этот сонет немедленно. А почему бы и нет?

Я сделала необходимые пассы над белым пластиком стола. Пахнуло дымком, проскочила искра, и на столешницу шлепнулась увесистая стопка стихов, исполненных на жутко разбитой старой машинке «Москва».

…Ну, конечно, так я и думала. Вполне сонеты и не только наверле. Ну и что? Такие вещи пишутся для друзей. Такие вещи публикуются исключительно для десятка человек — высоколобой элиты. Такие вещи можно спокойно печатать и столь же спокойно не печатать. Ничего от этого не изменится не умножится в мире мера добра, не уменьшится мера зла. И всех бед от непубликации — автор остается без мизерного гонорара и столь же небольшой известности. А то, что это вот и есть Литература, никого не волнует. Душа автора в расчет вообще не принимается. Ладно, разберемся. Но для начала мне нужно несколько крепких, бесспорных, так сказать, произведений. Надо же с чего-то начинать…