Полис, логос, космос. Мир глазами эллина

Изложенная здесь идея, принадлежащая одному из величайших философов Античности, – Бог движет мир посредством любви – позже была с энтузиазмом подхвачена христианскими мыслителями. Вспомним хотя бы строку, которой завершается бессмертная «Божественная комедия» Данте: «…Любовь, что движет солнце и светила». Однако есть и существенная, принципиальная разница. В христианстве все движет любовь Бога к миру – своему творению. А у Аристотеля – направленность противоположная. Его Бог не любит никого и ничто, он самодостаточен. Да и вообще он, в отличие от христианского Бога, – не божественная личность, а чистый принцип. Ему не присуща воля, а только логика. Любовь есть некое стремление, а Богу Аристотеля чужды любые стремления.

Иными словами, этот Бог – не источник любви, а ее предмет. Мир движется не любовью Бога, а любовью к Богу. Но как это понимать, как любовь может выступать движущей силой? Ведь это чувство, а не какая-то материальная реальность. Ход мысли парадоксальный, но по-своему вполне логичный. Постараемся пояснить его вполне житейским примером.

Представим себе молодого человека, влюбленного в девушку. Он развивает бешеную активность: ухаживает, дарит цветы, всячески стремится понравиться своей возлюбленной… Сама девушка может не прилагать для этого ровно никаких усилий. Случается, она даже не догадывается о том, что ее любят, или же не разделяет этих чувств. А тем не менее любовь (подчеркнем – не ее любовь, а именно любовь к ней) все-таки движет! И пусть не «солнце и светила», а лишь одного человека – в данном случае это не принципиально. Вот так же и мир движется своей любовью к Богу.

Разумеется, пример, который тут приведен, у Аристотеля мы не встретим. Здесь мы, чтобы стало понятнее, воспроизводим ситуацию, типичную для нашего времени. Аристотелю же и его современникам сам образ юноши, влюбленного в девушку, был вполне чужд. А почему – об этом мы узнаем в одной из следующих глав.

* * *

Итак, бесконечность пространства древнегреческое сознание начисто отвергало. А как со временем? На первый взгляд может показаться, что здесь картина другая: время представлялось бесконечным. И действительно, как может быть иначе в культуре, где столь распространены идеи циклизма, «вечного возвращения»? Ведь, чтобы мировая история снова и снова совершала свой «бег по кругу», нужно именно время без конца.

Однако на самом деле и в этой области все несколько сложнее. Дело в том, что существовало несколько параллельных, но различающихся представлений о времени. Можно говорить о трех образах или «трех ликах» времени[195], что, кстати, отражалось и в терминологии.

Наверное, всем (даже тем, кто никогда не изучал древнегреческий язык) прекрасно известно, что основным в Элладе термином для обозначения времени являлся хронос. Многие греческие слова пополнили лексический запас современных европейских языков, в том числе и русского. «Хронос» в их числе: вспомним такие существительные и прилагательные, как «хронология», «хронометр», «хронический» и т. д.

Однако для передачи понятия «время» греки использовали не только слово «хронос». Оно было хоть и основным, но не единственным. Наряду с ним имелись еще два: кайрос и эон. Причем полными синонимами все три не являлись. У каждого из них существовало достаточно четко очерченное и ограниченное смысловое поле (в каких-то случаях более, в каких-то менее широкое), и эти смысловые поля пересекаются лишь частично.

«Хронос» действительно встречается в источниках значительно чаще, чем две остальные лексемы вместе взятые. «Хронос» – это, бесспорно, самый общий и широкий по значению термин для обозначения времени; в наибольшей степени коррелирует он и с соответствующим русским словом «время». Собственно, нередко словари (особенно те, которые дают не слишком уж детализированную информацию) ограничиваются одним-единственным переводом: «хронос» – время[196].

Но так ли все просто? Здесь не помешает задуматься о том, что даже и мы, говоря «время», не всегда имеем в виду одно и то же. Строго говоря, всякий раз мы употребляем это существительное в одном из двух значений: либо в смысле «некий промежуток времени», либо в смысле «момент времени, некая точка во времени». Чтобы пояснить этот тезис, приведем две условные речевые ситуации: а) «Сколько времени имярек пробыл на этом месте? – Семь часов»; б) «В какое время имярек прибыл на место? – В семь часов». Ясно, что в этих двух случаях речь идет о несколько разных вещах. В русском языке слово «время» вполне уместно в обеих ситуациях. А как обстоит дело в древнегреческом? В частности, что можно сказать в данной связи о пресловутом «хроносе»?

Этот термин обычно употреблялся тогда, когда речь шла о промежутке времени, о чем-то текущем, длящемся, протяженном. Он мог даже подспудно содержать в себе идею отсрочки, задержки, промедления. «Хронос» можно было бы условно назвать «линейным временем», потому что он маркирует некую линию.