Полис, логос, космос. Мир глазами эллина

В действительности картина была значительно сложнее. Никакого единства между греческими государствами по отношению к персидской угрозе в начале V в. до н. э. не наблюдалось. Достаточно напомнить, что в состав Эллинского союза, созданного в 481 г. до н. э. для противостояния готовящемуся нашествию персов, вошли всего лишь три десятка полисов – из нескольких сотен, существовавших на тот момент! А остальные либо были на стороне Ахеменидов, либо занимали попросту пассивно-нейтральную, выжидательную позицию. При этом как те города, которые решили выступить против захватчиков, так и те, которые не присоединились к их движению, руководствовались отнюдь не идеями общего плана об «эллинах» и «варварах», а конкретно-ситуативными соображениями и интересами.

Впоследствии эта реальная, но не слишком-то героическая картина все более бледнела и отступала на задний план по сравнению с картиной мифологизированной. Исторический миф о Греко-персидских войнах сыграл огромную роль во всей судьбе Эллады; именно он стал ключевым для оформления греческой этноцивилизационной («национальной») идентичности. Рождение этого мифа, собственно, и знаменовало собой то самое «похищение Европы», в результате которого последующая европейская история состоялась в том виде, в каком она состоялась.

Кто же причастен к созданию этого грандиозного здания? «Первые кирпичики» в его фундамент заложили ранние афинские драматурги, прежде всего Эсхил. В первые десятилетия V в. до н. э. в Афинах был создан и поставлен на сцене ряд трагедий о Греко-персидских войнах: «Взятие Милета» и «Финикиянки» Фриниха, но особенно прославились «Персы» упомянутого Эсхила. Есть мнение, что в 470‐е гг. до н. э. было даже официально постановлено, чтобы ежегодно на суд афинской публики выставлялась драма на эту тему. Полностью сохранились только «Персы», и лишь по ним мы можем адекватно судить о позиции автора по вопросу о греко-варварских взаимоотношениях.

У Эсхила, разумеется, представлены как эллины, так и «варвары». Но различие между ними можно назвать еще скорее «эмпирическим», нежели «субстанциальным». Так, поэт отмечает такую бросающуюся в глаза особенность, как монархическое правление у «варваров»-персов и республиканское устройство греческих полисов:

Атосса

:Кто ж тех ратей предводитель, самодержный властелин?
Предводитель хора:
Подданства они не знают и не служат никому.
Атосса:
Но пришельцев грозных силу как же встретят без вождя?
Предводитель хора:
Много с Дарием к ним вторглось удальцов: погибли все[338].

В то же время миры греков и варваров аллегорически рисуются в образах двух женщин; эти женщины – родные сестры, которые просто «ссору некую затеяли»[339]. Само поражение персидского царя Ксеркса Эсхил объясняет отнюдь не тем, что тот, как «варвар» и человек «второго сорта», заведомо должен был проиграть; нет, это боги наказали его за чрезмерную надменность и гордыню («гибрис»). А ведь такой же «гибрис» вполне может быть свойствен не только «варварам», но и представителям эллинского народа, за что последние тоже неминуемо понесут наказание.

С точкой зрения Эсхила во многом солидарен Геродот. Но если у «отца трагедии» греко-варварское противостояние намечено, можно сказать, лишь эскизно, то «отец истории» разворачивает этот сюжет в широкую, многогранную картину, которая становится, без преувеличения, главным содержанием его фундаментального труда. Вот как начинается это сочинение: «Геродот из Галикарнаса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом»[340].

Здесь перед нами различие между эллинами и «варварами» проступает уже именно как «субстанциальное», а не «эмпирическое», что мы сейчас и попытаемся показать. На эмпирическом уровне «варвары» у Геродота не выступают некой единой массой: это уж слишком грубо противоречило бы фактам. К тому же великий историк (которого, кстати, часто называют также «отцом этнографии») уделяет чрезвычайно пристальное внимание образу жизни, быту обычаям различных чужеземных народов. И он просто не мог не заметить, насколько все они отличаются – не только от греков, но и друг от друга – в целом ряде отношений. Общей «модели варварства» никак не вырисовывается, если исходить только из доступных наблюдению и изучению фактов: что общего между полудиким скифом и египтянином, за плечами которого не одно тысячелетие высокой культуры?