Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы

Решающим было выступление Л.М. Кагановича. Его речь, однозначно осуждающая, была тем не менее в некотором отношении примечательной. Как член Политбюро, Каганович, явно выполняя поручение Сталина, демонстрировал непредвзятость руководства партии к Постышеву. Смысл его речи сводился к следующему: ЦК, вскрыв ошибки Постышева, пытался помочь ему и сохранить его как политического руководителя, готов был доверить даже пост председателя Комиссии советского контроля. Но сами видите, как Постышев выступил на пленуме, он обанкротился, не проявил должной закалки, фактически проигнорировал решение Политбюро о Куйбышевском обкоме. Вывод очевиден: как ни старалось руководство партии, Постышев погубил себя. «Тов. Постышев, по-моему, как крупный политический руководитель обанкротился, — говорил Каганович… — Центральный Комитет партии имел в виду наметить тов. Постышева в качестве председателя Комиссии Советского Контроля… Теперь, после такой речи, я думаю, что вряд ли Центральный Комитет сумеет доверить ему такой пост…

Если у т. Постышева нет никаких более глубоких причин и болезней в своём отношении к Центральному Комитету партии, если он сумеет искренне и честно перестроить себя, поджать своё самолюбие и работать по-большевистски на любой работе, — тогда он сумеет сохранить себя как работника в партии. А если у него пороху не окажется для этого, то, каковы бы ни были заслуги работника в прошлом, каково бы ни было его происхождение… партия должна осудить подобные грубые ошибки…»[534]

Выслушав эти обвинения, пытавшийся поначалу протестовать и объясниться, Постышев стал хвататься за последнюю соломинку, которую, казалось, подал ему Каганович, сдался и стал каяться: «Я, товарищи, только одно могу сказать, что я признаю целиком и полностью свою речь, которую я произнёс здесь, неправильной и непартийной. Как я произнёс эту речь — я и сам понять не могу. Я прошу пленум ЦК простить меня. Я никогда не был не только с врагами, но всегда боролся против врагов, я всегда вместе с партией дрался с врагами народа от всей большевистской души и буду драться с врагами народа от всей большевистской души. Я ошибок наделал много. Я их не понимал. Может быть, я и сейчас их ещё не понял до конца. Я только одно скажу, что я речь сказал неправильную, непартийную и прошу пленум ЦК меня за эту речь простить»[535].

Теперь Постышев предстал перед членами ЦК и достаточно широким кругом посвящённых (а стенограммы пленума, как обычно, рассылались на места) не упорствующей жертвой, способной вызвать сочувствие, сомнения в предъявленных обвинениях, а раскаявшимся грешником, получившим по заслугам. (Этот приём непременного раскаяния Сталин, кстати, использовал постоянно. Вспомним, например, сколь упорно он заставлял — и заставил — каяться объявившего было голодовку Бухарина на февральско-мартовском пленуме 1937 г.[536]). Вслед за раскаянием же, как обычно, следовал удар. Взяв слово в самом конце заседания 14 января, Сталин неожиданно заявил: «У нас здесь в президиуме ЦК или Политбюро, как хотите, сложилось мнение, что после всего случившегося надо какие-либо меры принять в отношении тов. Постышева. И мнение сложилось такое, что следовало бы его вывести из состава кандидатов в члены Политбюро, оставив его членом ЦК». На освободившееся место кандидата в члены Политбюро Сталин предложил Хрущёва[537].