Политэкономия соцреализма

Начать с того, что в отличие от Горького для Лысенко главным было не прошлое (борьба с уже существующей природой), но – будущее, а именно: «жизнь в ее революционном развитии» (сама наследственность). В сущности, в своем учении Лысенко переработал авангард в соцреализм. И это политико–эстетическое измерение будет занимать нас прежде всего.

О «феномене Лысенко» существует огромная литература: одни выделяют здесь прежде всего собственно научные предпосылки знаменитой «дискуссии» [263], другие – политические [264], третьи – экономические [265], четвертые – персональные [266]и т. д. Разумеется, все они имели место: феномен Лысенко – продукт сложной комбинации составляющих сталинской культуры. Но несомненно и то, что мы все время имеем здесь дело с идеологическими метафорами: Лысенко интересен как идеолог, философ и – не в последнюю очередь – филолог, лишь знающий и использующий в качестве аргументов в научном, политическом, экономическом и, конечно, в личном споре какие-то «факты» из выдуманной им «агробиологии».

Создатель «передового биологического учения», Лысенко отталкивался, разумеется, от дарвинизма, который традиционно оставался краеугольным камнем «материалистического мировоззрения». Что увидел Лысенко в Дарвине прежде всего? «Дарвин своей теорией отбора дал рациональное объяснение целесообразности в живой природе» [267]. Требование целесообразности становится центральным в лысенковском понимании не только природы, но и задач науки. Однако никакого романа с Дарвином не получается. Мешает (как мешал и Лепешинской) «эволюционизм»: дарвинизм признает только «количественные изменения», «нет зарождения нового в недрах старого», нет «перехода одного качества в другое»… Не найдя в дарвинизме гегелевских «законов диалектики», Лысенко «пришивает» ему политический ярлык «теории сплошной постепеновщины» (С. 316) и вводит в эволюционное учение идею прогресса, определяя виды в качестве «этапов», «ступенек постепенного исторического развития органического мира» (С. 321).

Свою задачу Лысенко видел в том, чтобы скрестить дарвинизм с марксизмом. При этом марксизм присутствует у него в виде двух – домарксовых – составляющих: диалектики Гегеля и материализма Фейербаха. От Маркса остается один лишь революционаризм, а именно требование «преобразования, изменения мира». Этому требованию, по мысли Лысенко, отвечало только одно учение – мичуринское. Мичурин становится «мертвым отцом» «новой биологии» (такие «мертвые отцы», несущие свет одного всегда живого Отца, должны были существовать в каждой сфере советской жизни – для соцреализма, к примеру, ими были объявлены Горький и Маяковский). Мичуринское учение «подняло дарвинизм на принципиально новую ступень, превратило его из теории, объясняющей происхождение разнообразных органических форм, в теорию, дающую возможность сельскохозяйственной практике преобразовывать органический мир» (С. 417).

Все сферы биологического существования претерпевают в этом свете глубокое преображение, превращаясь в своеобразные метафоры. Так, подобно марксистскому учению о соответствии (или несоответствии) производительных сил производственным отношениям, Лысенко вводит «закон» соотношения «биологических потребностей» данной культуры и «хозяйственной целесообразности» (С. 498), «обмен веществ» как основной закон жизни также напоминает теперь тот же марксистский закон соответствия производительных сил производственным отношениям: «Сумейте изменить тип обмена веществ живого тела, и вы измените наследственность» (С. 64).

На наших глазах происходит не столько экстраполяция марксистских прописей на мир «живой природы» (что уже было сделано Энгельсом), сколько превращение биологии в тотальную метафору. Сфера моделирования знания превращается в своего рода понятийную клетку «марксистских законов». Этот процесс можно наблюдать не только в формулах типа: «превращение одного вида в другой происходит скачкообразно» (С. 60), но и в широких обобщающих конструкциях. Остановимся на одной из них, связанной с ключевым понятием в биологии, – межвидовой борьбе, оказывающейся прямой параллелью к ключевому понятию в марксизме – классовой борьбе.