Политэкономия соцреализма

Характерно это отношение колонистов к крестьянам. В «Педагогической поэме» описывается, как на первых порах у колонистов «не складывались отношения» с жителями окружавших колонию деревень. В сущности, они просто терроризировали крестьян: воровали во дворах вещи, разворовывали и уничтожали огороды, бахчи, погреба, пасеки, на которых крестьяне денно и нощно трудились, наконец, просто грабили на дорогах с финками и обрезами. Макаренко между тем, как следует из его рассказа, не испытывал не только никакой жалости к крестьянам, но и почти открыто поддерживал колонистов в их разбоях, хотя и пытался – по долгу службы – усовестить их (с одной стороны, он считал, что «ничего особенно порочного не было в баштанных делах или в ограблении пасеки», с другой – тут же констатировал «давно определившийся процесс гниения нашего коллектива», превратившегося в простую банду [350]). Разговор с колонистами получался такой:

«Мои беседы и беседы воспитателей на тему о крестьянстве, о его труде, о необходимости уважать этот труд никогда не воспринимались ребятами как беседы людей, более знающих и умных, чем они. С точки зрения колонистов, мы мало понимали в этих делах, – в их глазах мы были городскими интеллигентами, не способными понять всю глубину крестьянской непривлекательности.

— Вы их не знаете, а мы на своей шкуре знаем, что это за народ. Он за полфунта хлеба готов человека зарезать, а попробуйте у него выпросить что-нибудь […]. Голодному не даст ни за что, лучше пусть у него в каморке сгниет.

— Вот мы бандиты, пусть! Так мы все-таки знаем, что ошиблись, ну что ж… нас простили. Мы это знаем. А вот они – так им никто не нужен: царь был плохой, советская власть тоже плохая. Ему будет только тот хорош, кто от него ничего не потребует, а ему все даром даст. Граки, одно слово!

— Ой, я их не люблю, этих граков, видеть не могу, пострелял бы всех! – говорил Бурун, человек искони городской» [351].

Вот это удивительное единство в отношении к «хозяину» и сближало социалиста Макаренко с уголовником Буруном. Давно сложился взгляд на педагогику Макаренко как на педагогику, основанную на «воспитании трудом». Между тем нет ничего более далекого от колонистов, чем труд. Ни колонисты, ни сам Макаренко не испытывали от труда никакой радости. Это резко контрастирует с «ББК», который настолько связан с «перековкой через труд», что нарратив то и дело входит в русло производственного романа.

Совсем иное дело «Педагогическая поэма»: хотя колонисты все время трудятся, хотя и сам Макаренко все время занят производственными проблемами, самое производство играет здесь роль подчиненную: главное – социалистическое воспитание через коллектив, а производство – лишь форма, которая позволяет поставить воспитанников в зависимость от коллектива. Макаренко смотрит на дело не столько как моралист, сколько именно как политэконом и чекист: «В детской колонии не может быть большего несчастья, чем картежная игра. Она выводит колониста из общей сферы потребления и заставляет его добывать дополнительные средства, а единственным путем для этого является воровство» [352].

Понимал ли Макаренко, с кем имеет дело в колонии? Поначалу – не вполне. Он все еще был воспитателем «старой школы». Начало «Педагогической поэмы» читается как своего рода метафора послереволюционной России и большевиков. Колония им. Горького начиналась в 1920 году так: «Пустынный лес, окружавший нашу колонию, пустые коробки наших домов, десяток «дачек» вместо кроватей, топор и лопата в качестве инструмента и полдесятка воспитанников, категорически отрицавших не только нашу педагогику, но всю человеческую культуру» [353]. Все началось с праведного гнева педагога и «избиения воспитанника». После этого «открытое сопротивление и хулиганство по отношению к воспитательскому персоналу в колонии никогда не возрождалось». Макаренко справедливо предполагал, что первые воспитанники «умели сообщить новеньким краткую историю первых горьковских дней» [354].

Здесь мы подходим к сердцевине педагогики Макаренко – коллективу. Он выполняет здесь ту же функцию, какую в перековке «ББК» выполнял труд. Хотя вся педагогика Макаренко и основана на насилии, она лишь изначально связана с прямым насилием. Затем главное – память о нем. Именно эту память и сохраняет и передает «коллектив» (то же в целом верно и для общества в целом: Большого террора в течение нескольких лет вполне хватило для поддержания стабильности советского общества в течение десятилетий; все дальнейшие вспышки террора были лишь напоминанием о 1937 годе).