Поэтому, мне думается, что Сталин, хотя и был в определенной мере озабочен тем, как будет воспринята в партийных верхах рекомендация Ленина о фактическом смещении его с поста генсека, все-таки был уверен в одном: его соперники не в меньшей мере, чем он, были заинтересованы в том, чтобы политическое завещание Ленина, спустить, как говорится, на тормозах. Объективно предание гласности завещания, вне всякого сомнения, не придало бы авторитета и самой большевистской партии в глазах партийной массы и общественного мнения страны. В самом деле, невольно возникал вопрос: а что же это за руководители партии, если в политическом плане ни на одного из них нельзя полностью положиться? В конце концов: что из себя представляет и сама партия, руководящая страной, если во главе ее стоят такие руководители? Все эти и многие другие вопросы, несомненно, возникали в уме как самого Сталина, так и его соратников-соперников. И трезво взвешенные, продуманные ответы на поставленные вопросы, с логической закономерностью приводили к заключению, что предавать гласности завещание Ленина — значит нанести интересам партии серьезный, а, возможно, и непоправимый ущерб. Элементарный политический расчет подсказывал именно такую линию в отношении того, как поступить с ленинским завещанием.
Перефразируя приведенный выше афоризм Бухарина, можно сказать, что Сталин (а вместе с ним в тот период и Зиновьев с Каменевым) вместо выполнения ленинского завещания развернули кампанию по выполнению ленинских заветов. Об этом свидетельствует и «клятва» Сталина, и многие другие практические шаги и меры, в первую очередь связанные с созданием культа усопшего вождя. Нельзя безоговорочно утверждать, что, созидая культ Ленина, Сталин уже тогда в дальней перспективе имел в виду и создание своего собственного культа вождя и руководителя. Хотя, конечно, непосредственные политические расчеты и выгоды он принимал во внимание, имея в виду использовать культ и все его атрибуты в качестве средства борьбы со своими политическими соперниками. Но все же, на мой взгляд, есть основания утверждать, что в дальнейшем, способствуя насаждению своего собственного культа, Сталин, очевидно, воспринимал себя не иначе как выразителя воли истории. Что, мол, дело не в нем как таковом, а в том, что история в силу различных причин предопределила его к роли продолжателя дела Ленина. Все остальное, мол, это — второстепенные и преходящие наслоения. В жизни, однако, провести подобного рода разграничение не только невозможно, но порой и просто наивно.
Объективная оценка дает право сделать вывод, что Сталин в тот период лишь в какой-то, строго ограниченной мере рассматривал создание культа Ленина как своего рода предтечу собственного культа. Причем политические функции самого факта создания культа личности вождя стояли на первом плане. По мысли Сталина, культ усопшего Ленина должен был стать самым мощным, самым эффективным и самым понятным для широких масс орудием укрепления советской власти. В непосредственные политические и стратегические расчеты Сталина тогда, несомненно, входила в качестве важнейшей составной части идея использовать культ Ленина и для укрепления своих собственных позиций в партийном руководстве. Это была одна часть расчетов. Другая заключалась в том, чтобы таким способом значительно расширить границы своей публичной известности, из влиятельного деятеля партийного руководства превратиться в фигуру законного ленинского наследника. Иными словами, постепенно обрести статус первого человека в партии и стране.
И объективные предпосылки для реализации данного замысла имелись налицо. Они коренились прежде всего в традициях страны и народов, ее населяющих. Несколько опережая хронологию событий, замечу, что, на мой взгляд, вполне логичным и обоснованным выглядит вывод, сделанный по этому вопросу английским биографом Сталина Я. Греем. Он, характеризуя условия и политическую роль культа личности Сталина к концу 20-х годов, писал: