Политическая экономия рантье

Как, однако, ни стара и как ни почтенна эта точка зрения, она абсолютно неверна. Общество не есть (как — сознательно или бессознательно — предполагается здесь) арифметическая сумма изолированных индивидуумов; наоборот, хозяйственная деятельность индивидуума предполагает, как своё условие, определённую общественную среду, в которой выражается социальная связь отдельных хозяйств. Мотивы изолированного человека совершенно отличны от мотивов человека, как «общественного животного», ибо в то время как для первого внешней средой является только природа, мир вещей в их первобытной неприкосновенности, для второго внешней средой является не только «материя», но и особая социальная среда. Перейти от изолированного человека к обществу можно только перейдя через эту социальную среду. В самом деле, если бы у нас была лишь сумма отдельных хозяйств, но не было бы никаких точек соприкосновения между ними, не было бы особой среды, которую Родбертус удачно назвал «хозяйственным общением», то тогда у нас не было бы и общества. Теоретически можно, конечно, охватить и простую сумму разрозненных и разобщённых хозяйств единым понятием, сжать их в одну «совокупность». Но эта совокупность будет нечто совершенно иное, чем та совокупность, которую представляет из себя общество, как система хозяйств, тесно связанных между собою и находящихся в постоянном взаимодействии. В то же время, как в первом случае, связь создаётся нами самими, во втором случае она нам дана в действительности^[63]. Таким образом, только как член социальной хозяйственной системы, а не как изолированный «атом», может быть рассматриваем отдельный «хозяйствующий субъект». Последний действует приспособляясь к данному состоянию общественных явлений; они ограничивают, «лимитируют» (Зомбарт) его индивидуальные мотивы^[64]. Это нужно сказать не только об «экономической структуре общества», т. е. не только о производственных отношениях, но и о социально-экономических явлениях, возникающих на основе данной структуры. Например, индивидуальные оценки всегда приспособляются к уже сложившимся ценам, стремление вложить капитал в банк зависит от высоты процента в данный момент, вложение капитала в ту или иную отрасль производства определяется сложившейся здесь нормой прибыли, оценка земельного участка зависит от величины дохода с него и от высоты процента и т. д., и т. д. Правда, индивидуальные мотивы оказывают «обратное влияние»; но нам важно установить, что сами они уже заранее имеют социальное содержание, а следовательно, из мотивов изолированного субъекта нельзя вывести никаких «социальных законов»^[65]. Если же мы возьмём в качестве отправного пункта исследования не изолированного индивидуума, а предположим социальный момент в его мотивах данным, то в таком случае у нас получится порочный круг: желая вывести «социальное», т. е. «объективное», из «индивидуального», т. е. «субъективного», мы будем выводить его из социального же, т. е. отсылать от Понтия к Пилату.

Как мы видели выше, австрийская школа (Бём-Баверк) исходит из мотивов изолированного субъекта. Правда, в сочинениях её представителей мы можем найти и довольно правильные суждения о природе общественного целого. Но на деле она с самого начала ведёт анализ мотивов хозяйствующих субъектов абстрагируя от всяких связей социального характера; именно такая точка зрения типична для новых теоретиков буржуазии, и как раз эту точку зрения австрийская школа последовательно проводит во всех своих теоретических построениях. Отсюда ясно теперь, что она неминуемо должна будет контрабандным путём ввести «социальное» в индивидуальные мотивы своих «общественных атомов», если только она захочет вывести какой-нибудь социальный феномен. Но тогда она неминуемо должна будет описать громадный порочный круг.

И, действительно, эта неизбежная логическая ошибка обнаруживается уже при анализе теории субъективной ценности австрийской школы, того краеугольного камня всей теоретической системы, которым так гордятся её представители. А между тем только одна эта ошибка уничтожает смысл построенной с необычайными ухищрениями научно-экономической идеологии современного буржуа, «ибо, конечно», — как правильно замечает сам Бём-Баверк, — «это смертный методологический грех, если кто в научном исследовании игнорирует именно то, что следует объяснить»^[66].

Итак, мы пришли к заключению, что «субъективизм» австрийской школы, намеренное изолирование «хозяйствующего субъекта», абстракция от социальных связей^[67] с неизбежностью приводят к логическому краху всей системы; последняя оказывается столь же мало удовлетворительной, как старая теория издержек, беспомощно вертевшаяся в заколдованном кругу.