Политическая наука №3 / 2016. Политическая семиотика

При этом следует учесть, что ПД – это своего рода семиотический хамелеон. Если не считать особых жанров, когда официальный характер текста или механизмы принуждения должны быть выражены в специальных знаках, то он стремится уйти от особых меток и, напротив, присвоить «чужое»29. Однако семантический «хамелеонизм» ПД может носить еще более глубинный характер, нежели использование маркеров неполитических жанров: в зависимости от политических реалий могут смещаться параметры, по которым можно определить, какой из миров в данной системе выступает как актуальный и, соответственно, какие из возможных миров должны быть оценены как желательные, долженствующие и т.п. (ср. описание с этих позиций Карабахского конфликта в: [Золян, 1994; 2012]). Это может приводить как к ситуации «единения», когда один и тот же текст прочитывается по-разному, но воспринимается как «свой» различными адресатами (ср. с использованием сакральных текстов в политических целях), так и, наоборот, к ситуации конфликта, когда происходит семантический перехват одного и того же текста различными конкурирующими группами (ср. с ситуацией с Конституцией СССР – она использовалась как властью, так и диссидентскими группами против самой власти).

9

Особенностью ПД является не ложь (несоответствие действительности), а множественная референция, одновременная интерпретация высказывания как минимум в двух мирах. Целеполагание и целесообразность становятся модальностью, т.е. семантической характеристикой, определяющей межмировые отношения. При этом данное различие в модальностях может быть фиксировано посредством определенных семиотических процедур интерпретации, позволяющих разграничивать эти модальности и соответствующие им области референции (миры). С особой наглядностью это проявляется в случае описывающих нормы поведения деонтических текстов (кодексов, регламентов, уставов и т.п.) – долженствующее состояние дел имплицитно противопоставляется, но не смешивается с тем, что имеет место. Так, статьи конституции какого-либо государства не становятся ложными, если они не всегда выполняются: их цель – не описание «имеющего быть», а соотнесение «имеющего быть» с «долженствующим». Однако лингвистическая форма этих статей – это индикатив, описание имеющегося состояния дел.

Например, ст. 8 Конституции Армении утверждает: «В Республике Армения гарантируются свобода экономической деятельности и свободная экономическая конкуренция». Разумеется, здесь соотнесены между собой две различные реальности, две области референции, два мира. Первый из них – это Республика-Армения-как-она-есть, с ее сверхмонополизированной экономикой, вторая – Республика Армения как некоторый лингвистико-правовой конструкт. По терминологии Джона Серля [Searle, 1995], Республика Армения принадлежит к институциональным объектам (фактам), которые, в отличие от физических, создаются знаковыми средствами (правилами, перформативами) и не могут существовать вне выражающей их знаковой системы (формально знаки этого языка могут совпадать со знаками естественного языка – см. ниже). Так, если свойство «быть шатеном» может быть сведено к некоторому набору характеристик, независимых от его языкового выражения, то свойство «быть гражданином Армении» может быть определено только посредством некоторых текстов и процедур.