Политическая наука №4 / 2014. Массовый фактор в современной политике

Учитывая все вышесказанное, попытаемся оценить, какова же ситуация с представительством в современной России. Большинство исследователей российской политики, в том числе и участники проектов по изучению российского политического порядка и гражданской активности, которые реализовывались на протяжении ряда лет Отделом сравнительных политических исследований (ОСПИ) Института социологии РАН, приходят к выводу, что, несмотря на то, что формально в России демократические институции наличествуют, институт демократического представительства пока еще не сложился [Граждане и политические практики в современной России, 2011; Гражданское и политическое в российских общественных практиках, 2013].

С точки зрения указанных в первой части статьи критериев представительства, во-первых, не обеспечивается политическое равенство в выборном процессе – как в период предвыборной кампании, так и в ходе самих выборов, когда кандидаты от разных партий имеют неравные шансы в конкурентной борьбе.

Во-вторых, сами выборы не соответствуют критерию «свободных и честных». Известные отечественные исследователи правовых аспектов теории демократии А.С. Автономов и А.В. Иванченко отмечают, что «пока ни один российский правовой акт не дает определения понятия “свободные выборы” и не защищает их от давления ветвей власти, которые объективно заинтересованы в их исходе. Вмешательство государственных органов в процесс проведения выборов подрывает их легитимность» [Российское народовластие, 2003, c. 117].

В-третьих, избранные органы власти не являются подотчетными своим избирателям, и, следовательно, граждане практически не влияют на их действия.

Серьезной проблемой для формирования российских политических институтов, в том числе и института представительства, является то, что «демократические ценности и институты остаются “фасадными”, а реальные политические практики регулируются неформальными правилами, которыми руководствуются как рядовые граждане, так и партийные и властные структуры» [Павлова, 2006, c. 530]. На разрыв между формальными и неформальным нормами как препятствие для институционализации практик политического представительства обращают внимание и другие российские исследователи [Панеях, 2003, c. 37–38; Линецкий, 2008, c. 350]. Формально существующие институты демократии и представительства воспроизводят неформальные политические правила и оказываются встроенными в моноцентричную систему власти, отчего меняется само их содержание [Павлова, 2006, c. 531].

Известный американский исследователь демократии Рассел Далтон полагает, что для «новых» демократий первостепенное значение имеет развитие институциональных форм представительной демократии, тогда как демократия участия для них неприемлема вследствие отсутствия корпуса компетентных, активных граждан [Далтон, 1999, c. 336–337].

Можно согласиться с Далтоном в том, что для демократической трансформации сложившегося в России политического режима необходимы компетентные и активные граждане. Их формирование, как представляется, в значительной мере связано с появлением массовой политики, т.е. вовлечением в политику большинства граждан (прежде всего, через механизмы демократического представительства), освоением ими демократических норм и ценностей, а также со способностью демократически ориентированных граждан к политическому действию.

Данные проведенного ОСПИ летом 2014 г. социологического обследования позволяют проанализировать проблемы, связанные с массовым участием граждан, их отношением к различным формам массовой политики, прежде всего к представительству, а также с теми нормами и ценностями, которыми руководствуются российские граждане в своем политическом поведении.

Отметим, прежде всего, что изменение российского политического и институционального контекстов в последние годы и в самые последние месяцы привело к заметным сдвигам в политических ориентациях наших граждан. Так, показательны ответы на вопрос: «Что более важно для России: развитие демократии или сильный лидер?». Если в опросе ОСПИ 2012 г., проведенном по аналогичной выборке, 44% респондентов поддерживали «развитие демократии», а 31% – «сильного лидера» [Гражданское и политическое в российских общественных практиках, 2013, c. 102], то в 2014 г. распределение ответов практически «перевернулось» – соответственно 36 и 48%. Сокращение числа ориентированных на развитие демократии и, напротив, рост поддержки «сильного лидера» связано, видимо, с определенным разочарованием людей в том, как работает демократия в России, и востребованностью в массовом сознании в переломные для страны периоды архетипов «сильной руки» и т.п.