Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

Я использую понятие «символического» в смысле символического капитала, дефиниция которого была разработана французским социологом и философом П. Бурдье в его концепции габитуса. Согласно Бурдье, символический капитал – это «особый вид капитала (о котором известно, что он основан на актах узнавания и признавания), состоящий в признании (или доверии), которое даруется группой коллег-конкурентов внутри коммуникативного поля»670. Коммуникативное поле в данном случае – это пространство диалога внутри образованного общества. Образованное общество при этом понимается так, как это было сформулировано в первой главе со ссылкой на работу Я. Коцониса671 – как единое сообщество, отделенное от социокультурной общности под названием «народ»; сообщество, внутри которого спорили между собой множественные группы, включая в разнообразных сочетаниях представителей бюрократических инстанций. Эти группы объединял перечень дискутируемых тем, они пользовались общим для всех них понятийным аппаратом. Конкурентность же внутри коммуникативного поля, о которой пишет П. Бурдье, выражалась в борьбе за то, кто, что и как мог говорить в публичном пространстве от имени «безмолвствующего» народа, чья интерпретация его интересов была более «истинной».

«Либеральные» интерпретации «народа», «общественного мнения», «власти» составляли одну из главных, если не главную, сквозную тему, проходящую через всю переписку чинов политической полиции, соединяясь с проблематикой формы этих интерпретаций – публичностью. Публичность, таким образом, выступала способом презентации «либералов», конкурировавшим, и успешно, в публичном пространстве с властными интерпретациями. Завоевание публичной популярности в глазах общества описывалось в политическом сыске как главная цель «либералов», однако вначале нужно разобраться с тем, как трактовали в политической полиции «публичность» как инструмент и как своего рода пространство для дискурсивной и смысловой конкуренции с властью672. И если кадровые и материальные ресурсы «либералов» интересовали в основном служащих ГЖУ, то «публичность» встречается в документах деятелей и других инстанций политической полиции.

Согласно популярному историографическому представлению, политический сыск – как и власть в целом – вмешивалась в частную жизнь подданных Российской империи673. Так, историк повседневности Н.Б. Лебина утверждает, что политическая полиция была ориентирована на проникновение в частную жизнь населения и контроль над приватной сферой: «Система политико-идеологической регламентации с первых дней своего существования уделяла особое внимание именно контролю за частной жизнью граждан, протекающей в сфере приватного пространства. Неслучайно требования “неприкосновенности личности и жилища”, как и запрета на вскрытие частной переписки как основополагающие принципы гражданского общества фигурировали в программах всех политических партий царской России. Это косвенно свидетельствует о попытках посягательства правительственных контролирующих структур на приватное пространство россиян»674.

Думается, что подобные «косвенные свидетельства о посягательствах на приватное пространство» отражают в большей степени утверждения дореволюционной либеральной печати и последующей мемуаристики, чем реалии работы дореволюционной государственной системы. Комплекс источников по либеральному движению формирует представление о том, что у общественных деятелей при «самодержавном режиме» не было возможностей для публичной политической активности, поэтому вся их деятельность протекала в рамках частного пространства, – соответственно, вмешательство власти в лице политического сыска в эту деятельность и было нарушением границ частной жизни.

Полноценно ответить на вопрос, занималась ли политическая полиция Российской империи вмешательством в частную жизнь подданных, будет возможно в конце 4-й главы, после анализа стратегий поведения чинов политического сыска. Пока же стоит отметить, что проведенный во 2-й главе анализ терминологической динамики показывает: внимание к «либерализму» на уровне «идей», «высказываний», «убеждений» со стороны политического сыска было свойственно только чинам ГЖУ, в то время как служащие охранных отделений и Департамента полиции начинали писать о «либерализме», когда он принимал какие-либо организационные формы и проявлял себя не в виде разговоров, а в виде деятельности.

Однако какого рода деятельность «либералов» беспокоила политический сыск – частная или публичная?