Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

Таким образом, из перспективы политической полиции «либералы» занимались превращением «слухов» и «толков» в публичные инструменты переинтерпретации властного дискурса; говоря другими словами – целенаправленной экспансией из частного пространства в публичное (а не политический сыск проникал в частную жизнь «либералов»). Эти переинтерпретации касались преимущественно прав «власти», прав «общества» и интересов «народа» и тематически и дискурсивно совпадали с трактовками, проводившимися «либералами» через формально легальные и публичные институты самоуправления, общественных организаций, периодической печати. В предыдущей главе упоминалось о «крайнем либерализме» – одним из его существенных отличий от простого «либерализма» или же «либерализма» «умеренного» было стремление к публичности и организованности730. При этом если чинов ГЖУ откровенно раздражала публичная активность «либералов», то Департамент полиции эту активность во многом игнорировал. Это позволяетпредполагать, что его служащие признавали существование публичного общественно-политического пространства в качестве нормы и видели свою функцию, скорее, в наблюдении за законностью действий тех, кого на современном языке уместно назвать публичными политиками, а не в заключении «либералов» в границы частной жизни731.

3.4. Символический ресурс «либералов»: популярность

Публичные формы «либеральных» интерпретаций и трактовок были популярны в обществе – так полагали в политической полиции. Из всех подчиненных Департаменту полиции инстанций – и ГЖУ, и охранных отделений – в центральном ведомстве политического сыска накапливалась информация о том, что «общественное мнение» становится всё более «либеральным». Однако что такое «общественное мнение», и почему оно вообще было так важно?

Категория «общественное мнение» постоянно использовалась еще в переписке III отделения, в том числе в ежегодных «Нравственно-политических отчетах»732, а с 1887 г. – в ежегодных политических обзорах по каждой губернии, составлявшихся в ГЖУ на пространстве всей Российской империи733, что говорит о значимости этой категории для чинов политической полиции.

Вопреки господствующему в историографии представлению о государственном аппарате Российской империи как самодовлеющей махине, можно предположить, что в действительности бюрократическая система была зависима от настроений и перепадов общественного мнения. Во всяком случае, это предположение представляется справедливым в отношении политического сыска XIX – начала ХХ в.734 – его деятели настойчиво и целенаправленно фиксировали «общественное мнение», «состояние умов», «настроения». Причем «общественное мнение» воспринималось в политическом сыске как своего рода инстанция, выдающая вердикт легитимности власти как таковой, ее деятельности и ее деятелям, реформам, отдельным решениям, структурам. С определенной долей условности можно говорить о том, что сами чины политического сыска воспринимали систему, в которой они служили, как своего рода аналог, «эрзац» общественного представительства – ведь именно политическая полиция фиксировала «общественное мнение» и доводила его до центральной и высшей власти.

Появление большого пространства для публичности после реформ Александра II привело к мозаичности общественного мнения, к возникновению множественных и конкурирующих между собой и с властью групп, претендующих на присвоение себе права говорить от имени общества в целом (либералы, народники, марксисты, конституционалисты и т.п.).

Можно утверждать, что риторическая, дискурсивная борьба власти и различных групп в обществе велась за символический капитал под названием «общественное мнение», которое решало, чья интерпретация «народа» и его нужд является легитимной. Такова центральная нить, главный рефрен делопроизводственной переписки о «либералах» – они интересовали политическую полицию как аморфная общественная группа, интерпретации которой обладают серьезным влиянием на «общественное мнение». Cпор за право представлять «единственно верное» в глазах «общества» толкование интересов населения, компетенций власти в целом и ее отдельных представителей составили основное содержание заочного диалога между чинами политической полиции как представителями власти и «либералами» как «прогрессивной» частью общества. Возможно, что обостренная претензия на легитимность собственного толкования и интерпретации окружающего мира отчасти может объясняться юридическим образованием и юридической практикой – карьерные стратегии, популярные и у служащих политической полиции, и у «либералов». Так, П. Бурдье отмечает, что именно юристы обладают «одновременно социальной и технической компетенцией, заключающейся главным образом в социально признанной способности интерпретировать… свод текстов, закрепляющих легитимное, т.е. правильное, видение мира». Право же представляет собой «высшую форму легитимного дискурса»735.