Политическая преступность

Политическая окраска его бредовых идей беспрестанно меняется; он пристает последовательно ко всем партиям и от всех потом открещивается; приписывает Карно обещание сделать его депутатом от Парижа, но ставит при этом условие состоять под покровительством графа Персиньи, а не герцога Морни!

Предполагая, что Франция и Европа интересуются только им одним, он сравнивает себя с Монтескье и ждет выбора в Академию за свой «Трактат о величии и падении демократии».

Писал он вообще очень много, причем, как все помешанные, любил подчеркивать ничего не значащие фразы и прибавлять множество постскриптумов. Говорил тоже свободно и много, но речь его была бессвязна. Он никогда не отвечал на вопрос прямо и при обсуждении самых свежих фактов начинал рассказывать свою прошлую жизнь или совершенно посторонние делу обстоятельства.

Однажды он вызвал к себе в Мазас одного из членов совета адвокатов, но принял его сначала за шпиона, а потом обвинил в напечатании в бельгийских газетах одной им самим написанной статейки.

3) Маттоиды-гении. Среди маттоидов попадаются иногда и люди, действительно поднимающиеся над средним уровнем, но скорее для того, чтобы упасть, как Икар, чем для того, чтобы парить, как настоящий гений: не успев увидать новые горизонты, они уже впадают в абсурд. Таковы были, например, Сбарбаро и Коккапиллер, о которых мы слишком много говорили, для того чтобы вновь к ним обращаться, а также Баффье, пробовавший зарезать депутата Касса, но только слегка его оцарапавший.

Этот Баффье был человек высокого роста, 33 лет от роду, очень сильный, с прекрасно развитым черепом и правильными чертами лица, опушенного черной бородой, без всякой психопатической наследственности и без всяких признаков вырождения, кроме разве довольно низкого лба. Начав свою карьеру ремеслом ножовщика, он вскоре нашел возможность поступить на службу к одному скульптору, причем усердно занялся самообразованием, прочел очень много, но переварил прочтенное весьма плохо. Под влиянием обостренного семейного и национального чувства он задался целью сделать искусство исключительно национальным и стал лепить характерные типы галльской расы, с большими лишениями отыскивая модели по деревням и разрабатывая их по традициям галльского искусства. Моделируя фигуру Сен-Жюста, он должен был изучить характер последнего по мемуарам, причем так проникся его идеями, что, несмотря на свою природную мягкость, принял формулу: «Убивай тех, кто плохо правит народом». С этими идеями вошел он в состав одного выборного комитета и, конечно, остался недоволен умеренностью и посредственностью своих товарищей. «Я вотировал вместе с ними, – говорил он, – причем, повинуясь партийной дисциплине, принужден был подавать голос за людей, совершенно того не заслуживших, тогда как мне всегда казалось, что власть должна принадлежать достойнейшему. Поэтому я чувствовал себя преступником; мне казалось, что я должен бы был употребить все силы, чтобы спасти свою родину от революции и остановить ее на наклонной плоскости, по которой она катится. Я предпочитаю смерть потере самоуважения, а между тем дело стоит так, что президент прячется за министрами, министры – за палатой, а палата – за мной, избирателем, и мне бы следовало подавать пример политической честности. Помню, один раз отец мой, показывая мне гусеницу, сказал: “Видишь ли, казалось бы и безвредное насекомое, а между тем оно поедает капусту!” И при этом раздавил ее ногой. Вот точно так же, мне кажется, следует поступить и с людьми, если они ведут себя подобно гусеницам, – их надо давить».

Слова эти достойны крупного мыслителя, а между тем статья Баффье представляет собой нечто весьма глупое и смешное. В ней, между прочим, говорится: «Великий Гюго есть не что иное, как ходульный поэт, пустопорожний мыслитель, раздутый беллетрист, туманный республиканец и вообще ярмарочный шарлатан. Народу не нужны такие недоноски, как Луи Блан, такие лицемеры, как Гюго, такие паяцы, как Рошфор, и такие комедианты, как Клемансо».

Особенным красноречием отличается обращенная к женщинам просьба Баффье о том, чтобы они отказались от «плеоназма», самым бесстыдным образом увеличивающего размеры и уродующего одну из частей их тел…

Попав в тюрьму, он ни в чем не раскаивается, говоря, что если он виновен перед законом, то не перед самим собой.

Вообще, Баффье бросается из стороны в сторону и высказывает много противоречащих друг другу и парадоксальных мыслей, но наряду с этим он иногда бывает действительно вполне искренен и очень красноречив, как, например, в следующем отрывке: «Отечество – это луч солнца, играющий в ветвях дуба; это – капли росы на листьях; это – пение соловья, крик совы, весеннее утро, тихая, звездная, ясная ночь! Это – доброе вино, играющее в моем стакане; это – взгляд ребенка, согревающий мое сердце; это – звон колоколов в деревенской церкви, разгоняющий мою печаль; это – могилы моих родителей на кладбище; это – кости старых воинов, выпахиваемые иногда из земли… Все это есть моя родина, и я люблю все это безмерной любовью!»