Политическая преступность

Жан д’Эрон носил на шапке отрезанное человеческое ухо, а в карманах другие уши, которые предлагал женщинам целовать.

Среди вождей якобинцев встречались подлинные разбойники. Почтмейстер Друэ в Конвенте сам называет себя бандитом. Жаговен – Эннский Нерон, как прозвал его Кутон; Бертран и Дартэ – палачи Лиона и Арраса; Бабеф, в 20 лет уже судившийся за подлог; Анрио и Сен-Жюст – лакеи, прогнанные за воровство (последний был даже арестован по просьбе родной матери); Фуше, начавший наживаться еще при Конвенте, а впоследствии обладавший состоянием более чем в 12 миллионов; наконец, Баррас, Дюмон, Мерлен и прочие, подобно Фуше разбогатевшие за время революции.

Во время частных восстаний во Франции большинство народных вождей были настоящими преступниками. Карсо Донатти – фальшивомонетчик; Джанотто Саккетти, брат беллетриста, вместе с тем и вор; Фонцано – преступник, лишенный гражданских прав и поднявший народное восстание для того, чтобы вернуть себе эти права.

В Генуе в 1628 году во главе восставшей черни стоял Вакеро, приговоренный за несколько убийств на галеры, а когда был прощен, то вновь начал убивать. Будучи послан генуэзцами в Бастию, он соблазнил жену одного тамошнего жителя, так же как и двух его сестер, которых отравил впоследствии, а самого этого человека заставил совершить преступление и потом застрелил.

4) Импульсивность. Такие ненормальные люди от природы бывают очень импульсивными и потому легко переходят к решительным действиям, совершая политические убийства, противные большинству честных людей, но иногда приносящие некоторую пользу нации.

Лингс, один из американских анархистов, говорил: «Я не могу бороться с анархическими идеями, они сильнее меня». То же говорил и товарищ его, Энгель: «Я не могу сдерживаться; я должен дать себе волю. Энтузиазм, как болезнь, охватывает меня».

Достоевский (в «Бесах»), говоря о конспираторе Лебядкине, затевающем шантаж, замечает: «Характерной чертой этих людей служит полная неспособность отказаться от своих желаний: раз такое желание явилось, то уж они его выполнят, несмотря ни на что».

Затем он рисует нам полный тип такого человека в Петрове («Записки из мертвого дома»): бледный, с выдающимися скулами и дерзким взглядом, он попал на каторгу за то, что убил своего полковника перед целым полком, а потом чуть не убил майора, заведовавшего тюрьмой и тиранившего заключенных. Во время прогулки на дворе он часто подбегал к Достоевскому как будто за каким-нибудь важным делом, задавал вопрос о Наполеоне III или об антиподах и, едва выслушав ответ, убегал столь же поспешно. Это был самый решительный из каторжных, не стеснявшийся ни совестью, ни здравым смыслом. Раз он украл у Достоевского Библию и тотчас же признался, как будто бы это было самое простое и законное дело.

«В данную минуту ему захотелось выпить, а потому нужно было украсть; в другое время он не дотронулся бы и до мешка с золотом.

Такие люди, – прибавляет Достоевский, – проявляются и действуют во время беспорядков, бунтов; тогда они находят самую подходящую для себя деятельность. Они не говорливы и не могут сделаться инициаторами или вожаками восстания, но они зато действуют просто, без фраз, без шума, без страха и размышления, с открытой грудью бросаясь на первое встреченное препятствие. А другие смело следуют за ними вплоть до неприступной стены, у подошвы которой и оставляют чаще всего свою жизнь».

Точно таким был, например, Орсини, который, служа под начальством Гарибальди, до такой степени удивлял товарищей своим безрассудством, что они считали его сумасшедшим. Только он не был лишен нравственного чувства, подобно Петрову.

По словам Маттеи, «Михаил Бакунин принадлежал к числу людей, которые хотя и оказывают большое влияние на ход идей и на общественную жизнь своего времени, но сами всегда остаются на заднем плане, так что даже их последователи не всегда знают их имена.

Это был род могучего и тяжелого гиганта, все члены которого были одинаково колоссальны. Огромная голова, покрытая целым лесом длинных растрепанных волос, не знакомых с гребнем; борода, закрывающая чуть не все лицо; высокий лоб и маленькие, бегающие, блестящие глазки, постоянно меняющие выражение, всегда дико суровые. Внешний мир для него как бы не существовал; трудно сказать, отличал ли он один цвет от другого. Он понимал только субъективное.