Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг.

Культура представляет собой некое сооружение, «этажи» которого тесно взаимосвязаны и взаимодополняют друг друга, питая и обогащая этическую, стилистическую и жанровую основу творчества. Культуру как всеобъемлющее социальное явление можно сравнить с айсбергом, в котором официально признанная культура составляет самую незначительную видимую его часть, тогда как неофициальная, подпольная, и, что естественно, большая скрыта под водой. Так было до недавнего прошлого, когда «этажи» культуры довольно четко распределялись между «литературными генералами», мастерами эзоповского языка, авторами «произведений для ящиков письменного стола», культурой русского зарубежья, «тамиздатом» и «самиздатом», рок культурой и авторской песней – магнитофонной культурой, тюремно-лагерной и примитивной культурой и т. д. Именно в недрах нонконформистской культуры вызревали бурные «перестроечные» процессы конца 1980-х гг., под влиянием которых произошло разрушение цензурно-идеологической стены и крушение существовавшего многоэтажного здания «советской культуры». То, что ранее было скрыто и труднодоступно, стало откровением и сенсацией для большинства, но, к сожалению, одновременно приобрело и другие качества, определяющие новую конъюнктуру и обусловившие «возведение» новых «этажей» культуры. Философские и психологические основы творчества немыслимы без личных и общественных свобод автора, вместе с тем парадигмой культурного и художественного процесса является, как уже говорилось, почти аксиоматичная ситуация, когда в условиях наибольшего политического гнета культура достигала невероятных высот, а периоды относительной свободы порождали в обществе культурный упадок. Все это можно попытаться объяснить, если обратиться к трудам этнографов и антропологов, рассматривающих культуру как систему выживания (процесс осмысления себя и мира), присущую только человеку. При этом чем сильнее выражены неблагоприятные условия выживания, тем более высокого уровня развития достигает культура. И если для культуры материальной питательной средой являются экстремальные природные и ландшафтные условия, то для культуры духовной – политико-идеологические.

Однако такую культуру, возникающую в результате борьбы между темным и светлым, тайным и явным, следует считать культурой «детского» периода вызревания цивилизации, признаком ее недоразвитости. Естественным, а значит, и неизбежным является период «взросления» и превращения культуры больного общества в «нормальную». А то, что общество, не имеющее реальных правовых гарантий гласности, больно, не вызывает сомнения. И в основе этой болезни, по мнению Д. Фурмана, «лежит страх. В основе любого сокрытия информации, или, попросту, лжи, лежит страх, за себя эгоистический (чтобы не потерять не по праву занимаемое положение) или за других (например, когда правда скрывается от тяжело больного человека)»[250]. И в том, и в другом случае причиной является страх обнародования информации, способной разрушить мнимую стабильность. Мнимую и иллюзорную потому, что общество не может существовать действительно стабильно без гласности, ибо любая попытка сообщить обществу правду «вдруг», может вызвать шок и разрушить эту стабильность.

Понять и объяснить происходящее в нашей стране стремится А. Битов в «Попытке утопии»: «Что-то кончилось, но ведь что-то и началось. И что кончилось, мы знаем, а что началось – не так уж. Мы-то уж знали чего бояться: Сталина, ЧК, ЦК, КПСС, КГБ, МПС, ГКЧП. Эти скрипучие аббревиатуры, которые уже не слова человеческие, суть синонимы и страха нечеловеческого. И мир зато знал, чего бояться: нас, называя наш страх коммунизмом.

Теперь – вдруг. Чего бояться? Ни того, ни другого, ни третьего.

Еще страшнее.

До того страшно, что прошлое уже не пугает нас, мимикрируя под счастье. Счастье ведь всегда не ценили и оно всегда в прошлом.

И тогда надо сказать, что боимся мы не чего-нибудь. Угроза – вещь ясная. А боимся мы НАСТОЯЩЕГО, РЕАЛЬНОСТИ»[251].