Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг.

Наиболее наглядно этот эффект проявился в последнее десятилетие, когда на массовое сознание в целом невежественного в подавляющем большинстве обывателя обрушились разоблачительные публикации. В результате произошел разрыв между целями и усилиями науки и реакцией массового сознания. Помимо объективных законов пропаганды этот разрыв был связан также с психологическими особенностями национального характера в восприятии правды и лжи. Психологи и философы русской школы утверждают, что русские в большей степени ориентируются на психологическую категорию «правды», а не на познавательную истину, т. е. им свойственно стремление сместить акценты с гносеологических концепций истины на ее прагматические аспекты, создание своего собственного отношения к ней, основанного на системе моральных ценностей. Противоречие между разумом и чувством оказывается психологическим барьером, препятствующим пониманию истины. Вследствие этого во многих коммуникативных ситуациях истина в лучшем случае так и остается истиной, не превращаясь в правду, а в худшем – понимается как неправда или ложь. Можно сказать больше. Склонность ко лжи «святой», подчиненной высокой цели, есть неотъемлемая черта русского и советского человека. И корни этого – не только в бесконечных поисках справедливости, но и в том обстоятельстве, что россияне испокон веков жили в условиях отчуждения отдельного гражданина от государства, что способствовало формированию защитной реакции – мнения об оправданности лжи при взаимодействии человека с бездушной государственной машиной. Еще в середине XIX в. в записке Александру II известный славянофил К. Аксаков писал о том, что «ложь пропитала насквозь все общество сверху донизу»[252].

Именно этим объясняется трагическая несовместимость социокультурной психологии народного сознания с попыткой интеллектуалов «раскрыть глаза» общества на прошлое. Кризис социальноэкономической структуры общества 1990-х гг. только углубил процесс отторжения людей от правды: исследования социологов показывают, что значительная часть населения страны считает ложь неотъемлемой частью нашего бытия, с которой практически невозможно бороться – ее нужно принимать как данность. Вся архивная машина была запущена на рассекречивание и публикацию документов, торопливо откликаясь на многочисленные обвинения со стороны специалистов и общественности в закрытости и недоступности архивов. Обрушившаяся на аудиторию правда о «белых пятнах» истории вместо прозрения и стремления к качественному осмыслению прошлого вызвала у подавляющей массы обратную реакцию, выразившуюся в активной эксплуатации примитивной формулы «очернения нашей истории» и возникновении национал-патриотических направлений в историко-архивном сознании. Отсюда и полное несоответствие первоначальным запросам общества – «Откройте архивы!» – происшедшие в ответ реформы в системе доступа к архивным документам, затраченные усилия на публикацию и обнародование документов, и последующего эффекта (независимо от разновидностей эффекта – научной, социокультурной и др.) его можно охарактеризовать в целом как слабо выраженный, полностью отсутствующий или прямо противоположный по качеству. Можно рассматривать происшедшее с точки зрения теории пропаганды, когда направленное коммуникативное воздействие при определенных обстоятельствах вызывает обратный эффект.

Страх рождает не только рецидивы цензуры и самоцензуры, но и вызывает агрессивные выпады СМИ. Наиболее распространенной формой политической и экономической борьбы на сегодняшний день является война компроматов. При этом публикации этого распространенного жанра выполнены в стилистике 1930-1940-х гг. Борьба уже идет повсеместно, и не только в СМИ. Во всех сферах, в любом учреждении граждане ищут коррупционеров, мздоимцев, как раньше искали тунеядцев, стиляг и спекулянтов. Только вместо анонимок используется пресса. Вирус взаимных обвинений заразен и очень опасен. В 1920-1930-е гг. этот вирус, заразивший все общество параноидальным поиском врагов народа, пришел к нам именно со страниц газет и из радиоэфира. «Шантажистами прессы» называл в начале века В. Розанов далеко не бескорыстных разоблачителей, а подобные публикации – «панамой»[253].