Политические хроники, 1921-1927

— Павел Петрович, я понимаю, сколь тяжело вам жить вне родины… Вероятно, вам, как патриоту России, особенно горько и то, что вы не можете отдавать народу свои знания… Я понимаю вас и скорблю вместе с вами, хотя являюсь по крови немцем…

— Спасибо, Отто Васильевич. Спасибо за добрые слова о моей родине… Сейчас модно бранить Россию и пугать ею детей, но Россия еще скажет свое слово.

— Меня уполномочили предложить вам поехать года на два в Германию, в хороший институт, и поработать над своей темой: я думаю, когда вы закончите свое исследование, дома все наладится, и вы вернетесь в Россию не с пустыми руками…

— Спасибо вам, спасибо, — растроганно повторил Куравлев, — хочется снова работать, когда встречаешь таких людей, как вы. Но как мы поедем в Германию? У меня ведь трое детей, жена и ни копейки денег на дорогу…

— Квартира вам будет приготовлена, а что касается проезда, то фирма оплатит расходы, а после вычтет эти суммы из вашего жалованья.

Третий, Степан Гаврилович Угаров, выслушав — теперь уже трафаретную — вводку Нолмара, усмехнулся и спросил:

— А, собственно, с чего вы решили, что я собираюсь возвращаться? Стадо взбесившихся мужепесов — работать на них? Россию надо наполовину перестрелять: по-библейски — всех лиц мужского пола; а на бабах женить вашу немчуру, англичан и шведов. Конечно, я поеду в Германию — только мне нужны гарантии в получении гражданства, иначе я стану подаваться в Северо-Американские Штаты, там платят больше и от России подальше…

«Неожиданная нация, будь они трижды прокляты, — думал Нолмар, — ничего нельзя наперед думать, особенно в беседах с их одаренностями и талантами: тут полный сумбур, полнейший».

Поднимаясь к себе домой после очередной беседы с русским инженером, Нолмар рассчитывал принять горячую ванну и сразу же лечь под перину — отсыпаться; замотался он с этими русскими до последней крайности.

Увидав возле своей двери тень человека, он быстро достал из кармана пистолет. Это в нем сработало автоматически: Ревель засыпал рано, да и за годы, прожитые им здесь, никто ни разу не торчал возле его двери.

— Отто Васильевич, я с ума схожу, жду вас третий час, — тихо сказала Оленецкая.

— Что случилось? На вас лица нет. Заходите, голубушка. Зря, конечно, вы ко мне без звонка — не ровен час, заметил вас кто…

— Я шла осторожно.

Он пропустил ее в квартиру, принял пальто.

— Виктор в России… Вы знали об этом?

— Ах, какая хитрая женщина… Откуда вам стало об этом известно? Хотите кофе?

— Нет, нет, благодарю вас…

— Вы бледная, и руки как ледышки. Сейчас я заставлю вас выпить капельку грога, садитесь в кресло и укрывайте ноги пледом. Откуда это пришло к вам, что Виктор Витальевич — дома?

— Я узнала об этом сегодня совершенно определенно.

— От кого?

— Это неважно, Отто Васильевич. Главное, что он — в России и за ним начали охоту, потому что шифров…

— Вы очень любите его, Мария Николаевна?

— Если с ним хоть что-нибудь случится — я покончу с собой. Мне на этой земле нет смысла без него жить…

— Что вы готовы сделать для его спасения?

— Все.

— Все, — задумчиво повторил Нолмар, — все… Тогда для начала выпейте грога, это вас согреет. И, пожалуйста, верьте мне, милая, — с Виктором Витальевичем, который мне тоже очень дорог, все в порядке. Вы сказали, что готовы сделать для него все… Тогда, во-первых, ответьте мне, пожалуйста, чем вы занимаетесь в русском посольстве?

— Я шифровальщица.

— Хорошо, что вы сразу сказали правду. Теперь, во-вторых, скажите мне, каким шифром вы работаете? Каким шифром вы сегодня писали сообщение о Викторе? Вы мне передадите его на полчаса завтра?

— Зачем это вам?

— Мне это нужно, поскольку я являюсь резидентом Германии в Ревеле и вся информация, исходящая из вашего представительства, мне крайне важна. А Виктор Витальевич — один из моих ближайших друзей, и, следовательно, чем больше я буду знать обо всем, происходящем у вас, тем вернее гарантия, что я смогу заранее предупредить его об опасности.

— Боже мой, — тихо сказала женщина, — господи боже мой…

— Раскаиваетесь, что отдали сердце такому человеку, как Воронцов?

— Нет… Просто я думаю — как жесток этот страшный мир. Какие мы все маленькие. Беззащитные…

— Вы не правы, Мария Николаевна. Мы были бы слабы и беззащитны, не имей друзей. Сейчас жизнь Воронцова зависит от нас с вами… Например, думается мне, у него могут быть определенные трудности с жильем… Как бы вы могли помочь ему?

— Моя сестра… живет в Кремле, она вне всяких подозрений.

— И если вы черкнете ей записочку: «Дорогая, приюти моего друга на два-три дня», ваша сестра даст кров?

— Конечно…

— Где она работает?

— Она контролер Рабкрина в Гохране.

— Вот видите… А я раньше об этом не знал. Берите листок бумаги и пишите: «Дорогой Виктор, я буду помогать вам вместе с Отто — всегда и во всем». Он будет очень рад получить такую весточку…

— Кто больше: вы или он? — горько спросила она.

— То есть? — удивился Нолмар. — Я не понимаю…

— Уж если я понимаю, Отто Васильевич, то вам грех не понимать: вербовка и есть вербовка.