Политические хроники, 1921-1927

— Оставлял. Советовал «поспешать с промедлением».

— А вот Толстой, например, утверждал: в минуту нерешительности действуй быстро и старайся делать первый шаг, хотя бы и лишний.

— А что нам делать без Олега?

— Где три ваших верных человека?

— ЧК свирепствует, да и милиция сейчас не та, что раньше. Я людей соберу, только вот Фаддейки третий день нет, а вы сказывали, что он обещал подъехать.

— Фаддейка тоже вправе спасаться от ЧК, — ответил Воронцов. — Наш уговор с ним был тверд.

— Он знал детали вашего плана?

— Те, которые ему полагалось, — знал.

— А я в полнейшем неведении, — мягко улыбнулся Крутов, — и мне так работать трудно…

— Может быть, поэтому ваших людей до сих пор нет?

— Как знать…

— Чего вы хотите?

— Правды.

— Знание главного принципа обязано возмещать незнание всей правды. Доля ваша достаточно велика: миллион золотом.

— Я это все знаю, Дмитрий Юрьевич. Но, по здравому размышлению, я озадачил себя новым вопросом: а какова будет ваша доля? Люди — наши; руки — Олежки; оружие — мое… Задумка ваша, нет слов, хорошая: ах-бах, и лучшее из Гохрана уходит в Пасад. Но ведь там по меньшей мере миллионов на двадцать можно взять! Ну, людишкам — мильон, ну, Аннушке — мильон… Значит, вам — семнадцать?

— Чуть, видимо, меньше: миллионов десять.

— А справедливо ли это?

— Видите ли, Крутов, у кого не выстроены принципы будущей операции в логической последовательности, у того не только в голове ветер, но и в делах полнейшая чушь… Как вы думаете провести операцию? Дарю вам идею. Но как вы ее реализуете?

— А вы?

Воронцов рассмеялся:

— Мы с вами будто у чекистского следователя говорим.

— Налет — и все. Смелость города берет.

— Люди сказывали мне, что вы налетами-то не очень чтобы занимались, все больше пожилыми дамами увлекались.

— Анна Викторовна посвящена отнюдь не во все мои дела.

— Так ведь и помимо Анны Викторовны я кое-кого знаю. Как вы намерены осуществить налет? Как вы проникните в Гохран? Кто покажет вам переходы из отдела серебра в отдел бриллиантов? А откуда вам будет известно, в каких сейфах хранятся бриллианты, а где — сколки? Кто вам все это даст?

— Вы.

— Точно. Я. А теперь возьмите карандаш и рассчитайте доли для всех нас. Вам мало миллиона? Ладно. Полтора.

— Ну, знаете вы ходы, переходы и залы, где бриллианты лежат, Дмитрий Юрьевич! Ну, ключом вы завладеете от ворот! Один-то все не унесете! Охрану — хоть и малочисленную, но вооруженную — не снимете! Сейфы без Олежки не откроете! Товар на чем повезете? Извозчика попросите ждать? «Мол, сейчас Гохран ограблю — и поедем». Или как? Ваши пятнадцать миллионов поровну. Вот мое условие.

— Что?! — перейдя на шепот от гнева, медленно выдохнул Воронцов. — Что ты говоришь?!

Крутов впился глазами в лицо Воронцова, словно наслаждаясь его яростью. Откинулся на спинку стула, рассмеялся:

— Все. Как говорят на собраниях — отвожу. Я ждал, что, ежели вы согласитесь половину отдать, — значит, не быть мне после дела жильцом на земле: помог, стал не нужен — и нож в лопатку; а вы торговались честно, без подлости.

— Ну-ка, Крутов, — услыхали они голос за спиной и враз обернулись. На пороге стояла Анна Викторовна. — Постарайтесь запомнить, что я скажу… Третий никогда лишним не бывает, особенно когда приходится иметь дело с вами. Наш с ним третий, — она кивнула головой на Воронцова, — станет смотреть за каждым вашим шагом. И вы знаете, что с вами будет, если станете нитки на шею мотать… Знаете или нет?

Лицо ее было белым, как бумага, глаза — снова как в домике на Плющихе — остановившимися, неживыми.

— Ну? — спросила она. — Закончим на этом?

— Закончим, — сказал Крутов, и Воронцов заметил, как у него в глазах блеснуло яростью — жестокой, но бессильной.