Политические племена

Тем не менее, за исключением стран вроде Чили и Уругвая (где индейское население было в большинстве своём сразу же истреблено) неприязнь со стороны «чистокровно-белой» испанской элиты к «цветным» массам является глубоко укоренившейся чертой истории почти каждой латиноамериканской страны. В Мексике метисам долгие годы запрещали владеть землёй или вступать в ряды духовенства. В Перу даже интеллектуалы верили в то, что «ни сейчас, ни когда-либо индеец не может быть чем-то, кроме машины». В Чили победа в Тихоокеанской войне (1879–1883 годы) часто приписывалась «белизне» чилийцев и она сравнивалась с «индейскостью» побеждённых Перу и Боливии. В Аргентине в 1903 году популярны писатель утверждал, что мулаты и метисы «грязные, атавистично антихристианские; они похожи на две головы мифической гидры, которые окружают, давят и душат своими гигантскими кольцами девственную, бледную землю Испанской Америки».

В Венесуэле к этому добавлялся ещё один уровень сложности и расизма из-за ввоза в страну между 1500 и 1600 годом примерно ста тысяч рабов из Африки. По данным одного историка, когда Венесуэла в 1811 году провозгласила независимость, больше половины её населения составляли чернокожие. На протяжении веков венесуэльские элиты возлагали вину за все социальные проблемы страны на «постоянное смешение белых, негров и индейцев» и неоднократно и активно поощряли иммиграцию из Европы, чтобы «отбелить» Венесуэлу. После Второй Мировой войны прибыло значительное количество иммигрантов из Испании, Португалии, Италии, Германии и других стран. Послевоенный приток населения из Европы «замедлил долгосрочную тенденцию страны к расовому смешению».

Тем не менее, на протяжении двадцатого века национальный миф, подкрепляемый усилиями национальной элиты и интеллектуалов – закрепил идею, что Венесуэла является «расовой демократией», в которой не существует расизма и дискриминации. Даже и в 1997 году известный венесуэльский бизнесмен и колумнист писал: «В Венесуэле мы жалуемся на множество вещей, которые мы считает неправильными. Но у нас есть кое-что, что должно быть примером для других стран. Одной из таких вещей является то, что раса при оценке человека не является важным фактором. В Венесуэле расовой дискриминации не существует ни при приёме на работу, ни в социальной или интеллектуальной сферах…Не существует предрассудков, связанных с цветом кожи. Он не является здесь препятствием, в отличие от других стран».

Как и везде в Латинской Америке, этот миф о безразличии к цвету кожи и что «все метисы» удобно скрывал тот факт, что основная масса богатств сосредоточена в руках белых, в то время как нищий низший класс страны, составляющий 80% населения, состоит из смуглокожих венесуэльцев с большей долей индейских и африканских генов. Одновременно этот миф препятствовал мобилизации бедняков страны по этническим или расовым линиям.

Таким образом, в канун президентских выборов 1998 года, хотя венесуэльские элиты и заявляли с гордостью, что их страна свободна от расизма, небольшое меньшинство космополитичных «белых» - включая как потомков испанских колонизаторов, так и потомков прибывших в более позднее время европейских иммигрантов – господствовал в Венесуэле в экономическом, политическом и социальном отношении.

Это господство было заметнее всего на конкурсах красоты. Белизна была приравнена к совершенству. Белокурая Саэс – Мисс Венесуэла, проигравшая Чавесу – описывалась СМИ как «самая прекрасная женщина в истории всех конкурсов красоты во вселенной». И наоборот, всякий признак африканской или индейской родословной – включая широкий нос, полные губы или pelo malo (плохие волосы), оскорбительный термин для курчавых волос – считался уродливым. (Выпрямление волос является ещё одной очень доходной отраслью в Венесуэле). Многие венесуэльцы чёрного, индейского происхождения и смуглокожие интернализовали евроцентричные стандарты красоты.

Президент Уго Чавес

 

Вероятно, венесуэльским элитам никогда не приходило в голову, что они могут потерять власть. Вероятно, американскому дипломатическому истеблишменту это тоже не приходило в голову, поскольку они имели дела только с этой элитой. В конце концов, она контролировала не только нефтяной сектор страны, но также СМИ, банки, сети, связанные с иностранными инвестициями, всю самую ценную землю и самых доходные бизнесы. Как и повсюду в Латинской Америке это меньшинство было очень спаянно. Как сказал один венесуэлец, «в нашей стране больше советов директоров, чем самих директоров».