Политический сыск, борьба с террором. Будни охранного отделения. Воспоминания

Вечеринка была назначена на 16 декабря. Чтобы не стеснять дам, я приказал прислуге все приготовить для чая и ужина, а потом не входить. Большинство гостей должны были приехать не с парадного подъезда дома № 94 по Мойке, а с бокового хода от дома № 92, ключ от какового входа я имел лично. Я приехал домой около 10 часов вечера и, кажется, твердо не помню, вошел в квартиру с бокового хода от дома № 92. В столовой и кабинете приготовлено было для гостей все в исправности. Около 111/2 часов вечера приехал Великий князь Дмитрий Павлович, с парадного подъезда, а потом съехались и остальные гости. Все дамы приезжали безусловно с бокового подъезда от дома № 92, а как подъезжали мужчины, не помню. Собравшиеся пили чай, играли на рояли, танцовали и ужинали. Около 121/2–1 часа ночи приблизительно я поднялся в свой кабинет в этом же помещении, и тут раздался звонок. Оказалось, что по телефону говорил Распутин и приглашал меня приехать к цыганам, на что я ответил, что не могу, так как у меня гости. Распутин советовал бросить гостей и ехать, но я отказался. На вопрос мой Распутину, откуда он говорит, он не хотел мне сказать. Вопрос этот я задал Распутину потому, что при разговоре по телефону слышны были голоса, шум и даже визжание женских голосов, отчего и вывел заключение, что Распутин говорит не из дому, а из какого-нибудь ресторана или от цыган.

После этого разговора я спустился в столовую к гостям и сказал им: “Господа, сейчас со мной говорил Распутин и приглашал ехать к цыганам”, на что последовали со стороны гостей шутки и остроты, предложение поехать, но все остались и продолжали ужинать. Около 21/2–3 часов ночи две дамы пожелали ехать домой и вышли боковым ходом, с ними уехал Великий князь Дмитрий Павлович.

Когда они вышли, я услышал выстрел во дворе, почему позвонил и приказал какому-то из служителей посмотреть. Возвратившийся служитель доложил, что все уехали и на дворе ничего нет. Тогда я сам вышел во двор и во дворе увидел лежащую у решетки убитую собаку. При моем выходе во двор от собаки скоро пошел на улицу какой-то субъект, одетый в серую рубаху, как бы в военной форме, худощавый, хорошо рассмотреть его я не мог вследствие темноты. Возвратившись в квартиру, я приказал служителю убрать собаку со двора. Тут же я соединился по телефону с Великим князем Дмитрием Павловичем и стал ему говорить об убитой собаке, на что Его Императорское Высочество ответил, что собаку убил он. На мои возражения, что этого не следовало делать, так как произошел шум, является полиция и происходит огласка устроенной мною вечеринки с дамами, Дмитрий Павлович ответил, что это пустяки – не стоит обращать внимание. После этого я приказал позвать с улицы городового, которому сказал, что если будут спрашивать о выстрелах – скажи, что убил собаку мой приятель. Бывший в это время в кабинете Пуришкевич стал что-то говорить городовому; что он говорил, я полностью не слышал, слышал только, как он кричал: “Я член Государственной думы Пуришкевич” – и размахивал руками. Говоря об убитой собаке, Великий князь Дмитрий Павлович между прочим сказал, что, когда он стрелял, с одной из бывших с ним дам сделалось дурно. Не помню, каким ходом уехал от меня Пуришкевич. Я уехал из дома около 4 часов утра на автомобиле во дворец Великой княгини Ксении Александровны, где и живу.

Утром 17 декабря, намереваясь выехать в Крым к больной супруге, я хотел сообщить об этом Марии Евгеньевне Головиной. При разговоре по телефону она меня спросила: “Где Григорий Ефимович?”, на что я ответил, что не знаю, так как его не видел, а только говорил с ним по телефону, и он приглашал меня ехать к цыганам. Тогда Головина мне сообщила, что прислуга Распутина удостоверяет, что около 1 часу ночи я увез Распутина из его квартиры. Но это глубокая ошибка, так как 16 декабря ни днем, ни вечером я у Распутина не был и всю ночь на 17 декабря провел в своем доме на Мойке № 92, что могут удостоверить моя прислуга и бывшие у меня гости. Все вышеизложенное, во избежание роковых ошибок, я счел нужным сообщить 17 декабря местному полицеймейстеру и петроградскому градоначальнику и г. министру юстиции. От полицеймейстера я узнал, что, по показаниям городового, Пуришкевич, будучи у меня в кабинете, говорил будто бы какую-то фразу о гибели Распутина. Поэтому я переговорил по данному поводу с Пуришкевичем по телефону, и он мне объяснил, что с городовым он говорил что-то о Распутине, но, будучи сильно выпивши, теперь не помнит, что именно говорил. Я думаю, что лица, организовавшие убийство Распутина, если действительно таковое произведено, глубоко обдумали план убийства и намеренно связали мое имя и устраиваемый у меня вечер с этим преступлением».

Глава XIII