Политический сыск (Истории, судьбы, версии)

И тут вошли жандармы. Герцена среди гулявших не оказалось, но его арестовали спустя две недели как имевшего отношение к пирушке — «русскую полицию трудно сконфузить». Конечно, песня — повод. К Герцену и его однокашникам претензии были иные. В Третьем отделении знали, о чем дискутировали молодые интеллектуалы. О самом страшном для царя: как начать в России новый союз по образцу декабристов. И следователи выражались вполне определенно:

 — Наша цель — раскрыть образ мыслей, не свойственных духу правительства, мнения революционные и проникнутые пагубным учением Сен-Симона.

Приговор был прост и ясен: для Герцена — ссылка. Потом он напишет: «В 1835 году сослали нас; через пять лет мы возвратились, закаленные испытанием». Под опеку того же Третьего отделения. Через полгода, уже в Петербурге, где Герцен служил по ведомству внутренних дел, его пригласили в дом на углу Гороховой. На сей раз уже сам Дубельт занимался им. Повод вроде пустячный: пересказал в письме отцу случай, как постовой ночью у моста убил и ограбил человека. Да вот незадача, комментировал с пристрастием, язвительно отзывался о власти. Дубельт ему с располагающей полнотой поведал:

 — Вы из этого слуха сделали повод обвинения всей полиции. Это все несчастная страсть чернить правительство — страсть, развитая в вас во всех, господа, пагубным примером Запада. Государь велел вас отправить назад, в Вятку.

Последовавшие объяснения несколько смягчили Дубельта:

 — Ехать вам надобно, этого поправить нельзя, но я полагаю, что Вятку можно заменить другим городом. Я переговорю с графом Бенкендорфом. Все, что возможно сделать для облегчения, мы постараемся сделать. Граф — человек ангельской доброты.

День спустя встреча с Бенкендорфом. Тот был сух и холоден. Почти не глядя на Герцена, он объявил:

 — Я по просьбе генерала Дубельта и основываясь на сведениях, собранных о вас, докладывал его величеству о болезни вашей супруги, и государю угодно было изменить свое решение. Его величество воспрещает вам въезд в столицы, вы снова отправитесь под надзор полиции, но место вашего жительства предоставлено назначить министру внутренних дел. — И назидетельно продолжил: — Что будет потом, более зависит от вас. А так как вы напомнили об вашей первой истории, то я особенно рекомендую вам, чтоб не было третьей, так легко в третий раз вы, наверное, не отделаетесь.

Так Герцен оказался в очередной ссылке, в Новгороде. В Третьем отделении понимали, что он становился опасен не только идеями декабристов. Он начал разрабатывать идеологию русского социализма, попросту народничества. Это пугало неизвестностью. Проницательный Бенкендорф и аналитичный Дубельт оценивали ситуацию как весьма перспективную для революционных настроений среди части российских интеллектуалов. Тогда-то, в один из вечеров, после долгого разговора о беспокойном смутьяне Герцене, Бенкендорф заметил Дубельту:

 — Его не в Новгород, а из России полезно бы выслать. И вообще, чем ссылки и тюрьмы, лучше отправлять такую публику на Запад.

Спустя два года Герцену разрешили вернуться в Москву. Но опять под полицейский присмотр. Все же не дожал Бенкендорф своего поднадзорного. Он продолжал писать, сначала как философ, потом как литератор-революционер. Уже после смерти графа появилось герценское программное сочинение «Кто виноват?». С него начался в России жанр политического романа.

Но настал день, когда опальному социалисту лихой жандармский офицер вручил пакет. Преемник Бенкендорфа граф Орлов извещал о высочайшем повелении снять надзор. Влиятельные особы ходатайствовали. Герцен выправляет заграничный паспорт, и вот уже Париж, Рим, и, наконец, Лондон. Мечта Бенкендорфа осуществилась — его поднадзорный убрался из России. Из Лондона зазвучала теперь его бесцензурная речь. Там он выпускал книги для России, зовущие к революции и социализму.

Отношения с Третьим отделением: Белинский

В 1832 году по представлению Третьего отделения из Московского университета был исключен Виссарион Белинский. По причине «ограниченности способностей». А на самом деле за сочиненную антикрепостническую драму «Дмитрий Калинин» и обсуждение ее в студенческом кружке. У жандармов была точная информация, исключали аргументированно.

Но удовлетворения сей акт у Бенкендорфа не вызвал. Озабоченный, он вошел в кабинет к Дубельту, присел, помолчал. Молчал и Дубельт, настраиваясь на шефа.

 — И все же не лучшим образом мы развернулись с Белинским, — наконец заговорил Бенкендорф. — Исключить — ума не надо.

 — Но ведь исключение подготовили своевременно. И сведениями располагали точными, и по кружку, и по нему, — возразил Дубельт.

 — Не уверен, дорогой Леонтий Васильевич, что это лучшая мера. Я все больше думаю о том, что не сажать, не исключать надо, а опекать, наставлять заблудших уговорами да убеждениями. Но ведь не получается пока. А исключить что толку? Вы думаете, он оставит свои занятия после этого? Еще с большим тщанием продолжит обличительство.