Политический сыск (Истории, судьбы, версии)

Философ, интеллектуал Чаадаев был объявлен сумасшедшим, с чем он и согласился. Журнал «Телескоп», напечатавший его скандальное письмо, закрыт, его редактор Надеждин сослан на Север.

Вот такой был финал чаадаевской эпопеи. Неприятно поразило все это думающую Россию. Умы лихорадило, да источник не оказался героем. Что и пригасило интеллектуальные порывы.

И если брожение умов все же исподволь набирало силу, то скорее от давящей российской действительности, нашедшей себя в непрекращающихся крестьянских волнениях. На то время охватили они 34 губернии. Бенкендорф докладывал царю: «Крепостное состояние есть пороховой погреб под государством». Николай соглашался, но его хватало лишь на реформу управления казенной деревней.

Отношения с Третьим отделением: Пушкин и Лермонтов

Вскоре после того как Николай I восшествовал на престол, он принял решение вернуть Пушкина из ссылки, в которой тот оказался по воле Александра I. Вернувшись в Москву, поэт с головой погрузился в светскую жизнь. А жандармский полковник Бибиков извещал Бенкендорфа: «Я слежу за сочинителем Пушкиным, насколько это возможно. Дома, которые он наиболее часто посещает, суть дома кн. Зинаиды Волконской, кн. Вяземского, поэта, бывш. министра Дмитриева и прокурора Жихарева. Разговоры там вращаются по большей части на литературе».

Освобождая Пушкина из Михайловского, Николай явно рассчитывал на то, что этот поэтический гений должен быть с самодержавием. А Бенкендорф после встречи с Пушкиным выскажется по-генеральски прямо:

 — Он все-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно.

Такова была стратегическая установка режима и сыскного ведомства в отношении гения русской литературы. В реальности это означало то, что Николай сказал Пушкину при встрече:

 — Я сам буду твоим цензором.

Бенкендорф разъяснил потом в письме поэту: «Сочинений Ваших никто рассматривать не будет, на них нет никакой цензуры: государь император сам будет и первым ценителем произведений ваших и цензором».

С тех пор Пушкин и его поэтические опыты были под неустанным оком Третьего отделения и государя императора. Пожалуй, на Пушкине был опробован новый подход политической полиции к образованному сословию. И не просто к этому сословию, а к его наиболее выдающимся представителям. Если в делах Герцена, Белинского служба Бенкендорфа шла репрессивным путем, то с Пушкиным беседовали, убеждали, спорили, опекали. В недрах Третьего отделения рождалась новая политика борьбы с бунтарством и инакомыслием. Заместитель Бенкендорфа фон Фок советует овладевать общественным мнением, которое «не засадишь в тюрьму, а прижимая, его только доведешь до ожесточения».

Общение монарха с поэтом шло через Бенкендорфа. 58 писем написал Пушкин Бенкендорфу с 1826 по 1836 год. Почти все они потом оказались в деле, заведенном в Третьем отделении «О дозволении сочинителю Пушкину въезжать в столицу. Тут же об издаваемых им сочинениях и переписке с ним по разным предметам».

Кто из монархов мог поставить себя рядом с Николаем I в деле общения с поэтической звездой? Для самого Бенкендорфа эта школа оказалась непростой. Срывался не раз с теми же Герценом, Белинским. Срывался на решения прямолинейные, как корабельная мачта, — выслать, изолировать. Горько-ироничным утешением для главы Третьего отделения было то, что Пушкин на всяких пирушках водку называл Бенкендорфом, потому как она, подобно шефу жандармов, имела полицейско-усмиряющее влияние на желудок. А вот с Чаадаевым сюжет получился уже замысловатый.

Ну а как сам Пушкин? Тяготился ли опекой, дышал ли в объятиях столь значительных фигур — Николая и Бенкендорфа?

Пластичная, нервическая натура, Пушкин страдал и уживался, бунтовал и смирялся. Восхищался царем, а перо выводило: «Где вольность и закон? Над нами // Единый властвует топор» или «Темницы рухнут — и свобода // Вас примет радостно у входа...» Проницательный Бенкендорф чувствовал пушкинский характер, сотканный из беснующихся противоречий. И в один из дней 1828 года позвал поэта в сотрудники Третьего отделения. Но проницательность подвела. Вольнодумец, «шалопай» Пушкин отказался.

А царя чтил и верил самодержцу. Свидетель Н. Гоголь: «Только по смерти Пушкина обнаружились его истинные отношения к Государю и тайны двух лучших сочинений (»Герой» и «К Н.»)... Пушкин высоко слишком ценил всякое стремление воздвигнуть падшего. Вот отчего так гордо затрепетало его сердце, когда услышал он о приезде Государя в Москву во время ужасов холеры, — черта, которую едва ли показал кто-либо из венценосцев и которая вызвала у него эти замечательные стихи».