Политика различий. Культурный плюрализм и идентичность

Иначе говоря, не используя слова «геноцид», Манн получает возможность обойти неизбежные трудности терминологического свойства. Коль скоро этот термин вошел в международное право, квалификация того или иного деяния как геноцида — процедура крайне ответственная и очень кропотливая (и, как мы знаем из работы международных трибуналов по военным преступлениям, не свободная от обвинений в политизации)[162]. Вместе с тем от внимания читателей не скроется то обстоятельство, что предмет аналитического интереса Манна выходит за пределы этнически мотивированного насилия. Его взор прикован к феномену куда более широкому — это массовое насилие как таковое.

Итак, вот некоторые из идей Манна. Когда-то Современность (модерн) отождествляли с просвещением и прогрессом. После холокоста стало окончательно ясно, что это иллюзия. Современность несет с собой проявления бесчеловечности, которые в досовременных обществах были немыслимы. На сегодня этот тезис не только бесспорен, но и тривиален. Впервые выдвинутый Теодором Адорно и Максом Хоркхаймером в «Диалектике просвещения» (1944), он был развит во множестве работ, самой яркой из которых стала упомянутая выше книга Зигмунта Баумана. Поэтому Манн идет дальше, увязывая геноцид не просто с модерном, а с сопровождающей последний формой политического устройства — демократией. Он утверждает, что кровавые этнические чистки, включая геноцид, имеют отношение к сути того, что называется демократией.

Рассмотрим, какие доводы Манн приводит в пользу этого утверждения. Они носят преимущественно исторический характер (недаром автор позиционирует себя как исторического социолога). Что касается аргументов собственно теоретического свойства, то они подчинены историческому изложению, вплетены в его ткань так, чтобы читатель сам сделал нужные выводы. Манн редко заходит на территорию теоретической однозначности, политической теории и политической философии, ограничиваясь общими отсылками к классикам — в частности, к знаменитому пассажу из «Демократии в Америке» Алексиса де Токвиля о «тирании большинства». Из современных авторов Манн видит единомышленника в Андреасе Виммере, несколькими годами ранее выпустившем книгу «Националистическое исключение и этнический конфликт: тень современности»[163].

На мой взгляд, теоретические аргументы Манна вряд ли можно счесть убедительными.

Во-первых, они не всегда безукоризненны с чисто логической точки зрения. В самом деле, как следует понимать такое высказывание: «Феномен кровавых чисток современен — потому, что он представляет собой темную сторону демократии»?[164] Современность феномена этнических чисток, их принадлежность модерну — это более или менее очевидный факт[165]. Но где очевидность того, что он вытекает из демократии? Если между демократией и этническими чистками существует связь, то носит ли она каузальный характер?

Во-вторых, бросается в глаза, что значение понятия «демократия» на страницах книги остается размытым. Автор — похоже, намеренно — не проводит различия между демократией как идеалом общественного устройства (идеалом равенства) и демократией как формой правления. Одно дело — горизонт общественных ожиданий, и совсем другое — институционализированное государственное устройство. Манипулирование этой многозначностью термина «демократия» и дает Манну возможность вбросить в академическое поле столь цепляющий внимание тезис.

Обратимся, однако, к историческим аргументам автора. Первые примеры этнических чисток дают поселенческие общества Северной Америки и Австралии. То, что сделали европейские переселенцы в XVII–XVIII столетиях с коренным населением этих территорий, было, по сути, геноцидом или действиями на грани геноцида. Между тем несомненно, что общества, осуществившие геноцид, были устроены демократически. Массовое этническое насилие в посткоммунистической Югославии развернулось тогда, когда у народов, прежде угнетенных авторитаризмом, появилось право голоса. За этническими чистками 1990‐х годов стояли демократически избранные правительства республик, возникших на развалинах СФРЮ. Этим, правда, историческая очевидность тезиса о связи этнических чисток с демократией едва ли не исчерпывается. Ведь большая часть этнических чисток — как анализируемых в книге Манна, так и упоминаемых им вскользь — была проведена отнюдь не демократическими режимами. Ни Османская империя (геноцид армян), ни царская Россия (изгнание черкесов после Кавказской войны и еврейские погромы), ни кайзеровская Германия (геноцид народа гереро в Западной Африке), ни нацистский Третий рейх, ни его пособники в Восточной Европе, ни Руанда накануне гражданской войны 1994 года демократиями не были. Манну это, разумеется, известно. Отдает он себе отчет и в том, что коммунистические режимы в СССР, Китае и Камбодже также нельзя назвать демократиями.