Политолог

Стрижайло вдруг почувствовал странную легкость, как если бы его тело утратило часть веса, а воздух вокруг приобрел удивительную прозрачность. Природа переживала священный миг, когда исчезало сотворенное Богом существо и все вокруг – воздух, трава, деревья, цветы, столпившиеся люди, капли воды, комок земли с розовым червем – все обретало сакральную светоносность и прозрачность.

Могильщики сняли с каталки гроб, опустили на землю, где были постелены веревки. Упираясь ногами, приподняли на веревках гроб и стали опускать в могилу, где скрылся последний фиолетовый лоскут.

Стрижайло ощущал кристаллическую прозрачность мира, сквозь которую проходил луч света, соединявший его зрачок с отдаленным лицом Дышлова. Могильщики ухватили лопаты, стали ссыпать в яму землю. И сквозь шорох и стук падающей на гроб земли раздался болезненный вскрик:

– Мама, родная!..

Это в невыносимой муке, прощаясь с матерью, крикнул Дышлов. С этим криком что-то невидимое, бурное и трепещущее ринулось на Стрижайло сквозь прозрачность воздуха. Сильно толкнуло, обдало ветром, словно по лицу ударило огромным тугим крылом. Луч света, пронизывающий кристалл, изогнулся, переломил траекторию. Окруженный тончайшими спектрами, соединил зрачок с бесконечной открывшейся далью.

Это длилось мгновение, и в это мгновение его личность разделилась, взбурлила, одна половина кинулась на другую. Схлестнулись, как две встречных бурных волны, перебрасывая одна через другую кипящую пену. Казалось, вся его плоть являет собой поле сражения, где каждая молекула сражается с другой. Словно две рати в крохотных шлемах, с копьями, в блестящих доспехах, напали одна на другую, наполнив небо бессчетными разящими стрелами. Так на иконе изображалась схватка тверичей с новгородцами. И эта раздвоенность бытия, битва, которую нес в себе, испугала Стрижайло. Торопливо, почти бегом, покинул кладбище. Сорвал с себя маскирующие очки и бородку, сбросил погребальный балахон. Погрузился в «фольксваген». Прервал Дона Базилио, пустившегося было рассказывать, как перевернулся КамАЗ и задавил гулявшую старушку. Стрижайло резко его оборвал, направил шофера домой.

Он двигался среди изнурительных, однообразных растяжений и сжатий, напоминавших перистальтику, которая проталкивала автомобильный поток сквозь перегруженные магистрали. Не замечал окрестностей. Был захвачен посетившим его переживанием. Световая линия, преломившаяся в прозрачном кристалле, указывала не просто иной вектор судьбы, но обнаруживала саму эту иную судьбу, иную сокровенную жизнь, которую он проживал наряду с жизнью явной. Присутствие этой второй, неведомой жизни, где все эти годы существовал он, неведомый себе самому, с неведомыми, случавшимися с ним событиями, неведомыми встречами и переживаниями, – это открытие впервые поразило его во время крестного хода, где он двигался вместе с Грибковым. Там явился ему таинственный белогривый старец с деревянным посохом, произнеся загадочную фразу: «Не бойся ехать во Псков. Не бойся садиться в ладью. Не бойся плыть на остров». Приглашение в город, где он никогда не бывал, приглашение на остров, о котором никогда не слыхал, было приглашением в иную жизнь, где он существовал уже долгие годы и где ему предстояла чудесная встреча с самим собой.

Эта «иная жизнь» казалась восхитительной. Казалась освобождением от «жизни нынешней», где все вдруг стало тягостным и постылым, обременяло похотями, изнурительной игрой ума, бессмысленностью встреч, нескончаемым и бесцельным творчеством, от которого всякий раз оставался опадающий пепел израсходованного фейерверка, обескураженные и несчастные люди, их болезненные вскрики, подобные тому, что недавно раздался на кладбище. Оттолкнуться от «нынешней жизни», пролететь сквозь прозрачный кристалл в окружении невесомых спектров, обнаружить «иную жизнь» и в ней себя самого, иного, освобожденного от страстей и похотей мира, наделенного просветленным восхитительным знанием, – это желание было столь велико, «иная жизнь» казалась столь достижимой, что Стрижайло был готов немедленно направить машину на вокзал, к вечернему поезду во Псков и, повинуясь указанию старца, устремиться в «иную жизнь».

Он услышал лающий голос, пропущенный сквозь мембрану милицейского мегафона, настигающие всплески красно-фиолетового огня, ноющее завывание сирены. Истошный металлический голос требовал, чтобы «фольксваген» остановился. Шофер затравленно припарковал автомобиль, сзади надвинулась пульсирующая, разъяренная погоней милицейская машина. Кто-то вышел из нее и стал подходить, – сейчас последует лживое отдавание чести, вкрадчивое требование предъявить документы, водитель ненадолго перейдет в милицейский «форд», сунет в багровые лапы автоинспектора положенный оброк, и они продолжат маршрут.