Политолог

– Иудино учение состояло в следующем, – продолжал Потрошков, убавляя свет в сосуде и убирая громкость, – десять библейских заповедей, явленных Моисею и проповедуемых Иисусом, а также «заповеди блаженства», изреченные Христом в Нагорной проповеди, удерживали человечество от самоубийства благодаря Христовой очистительной жертве, на которой основалось христианство, – смягчало нравы, вносило в животную сущность людей просветленный образ Неба. Однако к концу второго тысячелетия нашей эры, то есть к нашим с вами дням, мистический свет Христа Распятого стал ослабевать, улетучиваться, возвращая человечество в состояние животного помрачения, похотливого жестокосердия. Две мировых войны, ужасы тоталитарных режимов, глобальная цивилизация денег, языческий культ наслаждений, аморальное потребление говорят о том, что христианство завершает свой исторический путь – грядет конец света, сокрушение греховного мира. Но Иуда предостерегает нас не воспринимать Апокалипсис как окончание земной истории, а лишь той ее части, что связана с христианством. С «первым христианством», – уточняет он. Вслед за «первым христианством» наступает «второе христианство». Начинает осуществляться тайное учение Христа, которым он наградил в Гефсиманском саду любимого ученика, припав к нему устами. Это учение – о возможности человечества избавляться от грехов не с помощью молитвенного стояния и мучительного, всегда неполного самоусовершенствования, но методом генного конструирования, искусственного сотворения богоподобного безгреховного человека. Другими словами, Христос наделяет человечество функциями самосотворения, отдавая ему тот инструмент, которым доселе пользовался только сам Бог. Именно это «второе христианство» легло в основу генной инженерии. Превратило ее из биологической науки в метафизическое учение, в продолжение великой религии, берущей начало от Христа. Кстати, первым биоинженером был архангел Гавриил. Он явился Деве Марии с цветком дивной розы, коснулся Девы и осуществил непорочное зачатие…

Стрижайло казалось, что в него закладывают громадные плиты. Тесаные, как при строительстве пирамиды, бруски. Один на другой, все выше. К остроконечной вершине, устремленной в бесцветное небо, где пылает безымянное слепое пятно. Так входило в него сокровенное знание. Не в разум, а во все существо. Не как мысль, а как всеобъемлющий дух. Вместилищем знания становилась всякая клетка, словно крохотная живая скрижаль, несла в себе новые заповеди.

Теперь в сосуде плавали легкие, которые были похожи на кружевную материю, источавшую бесчисленное множество пузырьков. У Стрижайло перехватило дух. Он вдруг стал задыхаться. Ибо его дыхательная система на мгновение перестала работать и вся отдалась общению со своим подобием в банке. И в этом удушье мелькнула мысль – а что, если его собственная двойственность, «явная» и «неявная» жизни, два «гена», алый и синий, один – свирепый и яростный, другой – смиренно-печальный, подтверждают учение о «первом» и «втором христианстве». О возможности преображения. О преодолении греховной субстанции через генное конструирование. Он приведен сюда Потрошковым, чтобы лечь на операционный стол к художнику Тишкову, и тот тончайшей иглой умертвит порочный «ген», даст волю добру и свету.

– Вы правы, художник Тишков, которого в миру знают как автора «даблойдов», на деле является членом-корреспондентом Академии медицинских наук и ведет в лаборатории тематику «непорочного зачатия». – Потрошков прочитал его мысли. Попадая в невидимое поле, они считывались и переносились на экран множеством разноцветных гармоник, словно кто-то ткал половик, вплетал красочные волокна. – Послушаем, какие мелодии звучат в легочной системе, выращенной на ткани пенициллиновой плесени в космическом пространстве, еще на приснопамятной станции «Мир».

Легкое касание пальцев, и зазвучала слезная, трагическая ария горбуна из оперы Верди «Риголетто». Стрижайло услышал, как слабо заклокотали его легкие, подхватывая мелодию, и некоторое время под сводами звучал дуэт.