Политология революции

Чем более жесткую позицию занимали Соединенные Штаты, тем большей была зависимость от Советского Союза. Последствия этого сотрудничества, как и на Кубе, были двойственными. Помощь из СССР была совершенно реальна. Многие никарагуанцы получили советское образование. И совершенно к не очевидно, что вернулись из Москвы или Ленинграда они такими уж поклонниками советской модели. Во всяком случае, не больше, чем Егор Гайдар, который в те самые годы начинал свою карьеру в качестве специалиста по Латинской Америке.

В области образования и здравоохранения были реальные успехи. Да и построенные по советскому образцу государственные предприятия не так уж плохо работали. Но тем не менее вирус бюрократической неэффективности и коррупции поразил никарагуанское общество.

Революционная элита, органически выросшая из все той же старой либеральной элиты, господствовавшей в Никарагуа еще до времен героического генерала Сандино и его убийцы Анастасио Сомосы Гарсиа, все больше проникалась номенклатурным духом. Особняки «слуг народа» блистали своей роскошью в условиях, когда населению не хватало буквально всего. Постоянный дефицит товаров официальная Пропаганда объясняла вражеской блокадой, а контрреволюционная пропаганда приписывала неэффективности сандинистам и их советским покровителям. На практике имело место и то и другое.

Зигзаги политического курса оборачивались растущими разногласиями внутри правящего фронта. Одни лидеры представляли «жесткую линию», выступавшую за повторение кубинского опыта, другие настаивали на самобытности Сандинистской революции, третьи колебались между первыми и вторыми. Тем временем сам Советский Союз вступал в период агонии, готовясь оставить на произвол судьбы не только далекую Никарагуа, но и старого партнера Кубу.

В 1990 году сандинистская власть в Никарагуа провела свободные выборы – проиграла. Проведенные после голосования опросы показали, что изрядная часть избирателей поддержала кандидата либеральной оппозиции Виолетту Чаморро назло, чтобы проучить правящую партию. Никто не верил, что сандинисты просто так отдадут власть. И тем более не верили, что перевес Чаморро (очередной представительницы все той же достойной фамилии) окажется столь весомым. Но сандинисты признали свое поражение.

Буквально на следующий день в Никарагуа обнаружились 5 тысячи «раскаявшихся», публично объяснявших всем и каждому: знай они заранее, что выборы всерьез, а власть может смениться, они бы ни за что не голосовали за оппозицию. Однако дело было сделано: революцию отменили по итогам голосования.

Готовность сандинистов признать итоги выборов 1990 года доказывает их верность изначальным демократическим принципам, от которых они – вопреки утверждению своих врагов – никогда не отказывались (в этом плане опыт сандинизма стал позднее важным моральным аргументом для Уго Чавеса в Венесуэле). Однако в 1990 году имели место и другие причины, менее идеалистические. Революция выдохлась и потеряла перспективу. Сандинистская элита чувствовала, что рассчитывать на помощь СССР больше не приходится, поддержка масс слабела, а между тем давление США усиливалось. Выборы оказались красивым и эффектным способом добровольной капитуляции. Как отмечает никарагуанский журналист Моника Бальтодано, для лидеров фронта поражение 1990 года знаменовало «конец утопии», необходимость «приспособиться к реальности».[476] Сандинисты первыми в Латинской Америки стали проводниками «нового реализма».[477]

Последующие 16 лет сандинистское руководство провело, перестраивая свои виллы и выступая с оппозиционных скамей в парламенте. Тем временем положение в стране ухудшалось. Буржуазные администрации по всем этим показателям оказались не лучше, а многократно хуже сандинистов. К середине 2000-х годов сотни тысяч детей вообще не ходили в школы. Безработица и «частичная занятость» достигли 50%. Никарагуа оставалась одной из самых бедных стран Латинской Америки, уступая по этому показателю только Гаити. 80% населения (4,2 млн. из 5,7-миллионного населения) жило менее чем на 2 доллара в день, а 47% (2,2 млн.) имело менее 1 доллара в день, Кампания по ликвидации неграмотности, проводившаяся сандинистами, была прекращена, и теперь в стране каждый пятый житель не умел ни читать, ни писать. Резко вырос разрыв между богатыми и бедными. Республика накопила огромный внутренний и внешний долг. Часть его была списана иностранными кредиторами как безнадежная.

С каждым годом ностальгия народа по революционному режиму усиливалась, а готовность сандинистских лидеров повторить революционный эксперимент уменьшалась. Каждая новая избирательная кампания фронта оказывалась все более умеренной, а призывы к переменам сменились покаянными рассказами о том, как лидеры революции стыдятся своего , прошлого.