Антикапиталистическое движение, поднявшееся на рубеже XX и XXI веков, имеет огромный потенциал. Но прежде всего оно должно осознать свою историческую задачу. А задача эта состоит в преодолении существующей системы. Не больше и не меньше.
Глава X. Восточный фронт
Крушение Советского Союза было радостно воспринято правыми идеологами по всему миру как прекращение самого масштабного и самого опасного социального эксперимента в мировой истории. Для большинства жителей страны последующие события обернулись беспрецедентной в мирное время катастрофой. Однако на первых порах общество демонстрировало удивительную терпимость к неолиберальным реформам, воспринимая их со смесью ужаса и изумления, но безропотно подчиняясь им. Вернее, ропот был, но сопротивления не было.
Единичные вспышки протеста в 1992 году, наблюдавшиеся в России и на Украине, прекратились после того, как в 1993 году президент Ельцин, следуя примеру перуанского президента Альберто Фухимори, совершил «autogolpe» – государственный переворот сверху. В течение двух недель Москва являлась центром острой борьбы и самоотверженного сопротивления масс – безоружных, лишенных полноценной организации и добросовестного руководства— мощи военно-репрессивной машины государства. Московские баррикады осенью 1993 года закончились так же, как и всякое лишенное руководства восстание. Народ потерпел поражение. Активисты были деморализованы, а массы граждан вернулись к частной жизни решая свои проблемы в индивидуальном порядке. Русская провинция, не поддержавшая в 1993 году восставшую Москву, пострадала больше всего. Она была разорена, промышленность разрушена, инфраструктура лежала в руинах. Напротив, Москва, став одним из «глобальных городов», крупным финансовым и деловым центром восточноевропейского капитализма, не проявляла больше желания бунтовать.
Оппозиция 1993 года была не только народной, но и директорской. Она охватывала часть советского производственного аппарата, не видевшего для себя особых выгод в происходящем. Маленькая гражданская война в Москве показала, что власть далеко не всегда может рассчитывать на безграничный ресурс «русского терпения». Власть сделала для себя целый ряд выводов. После 1994 года радикальных рыночников оттесняют" от непосредственного управления, а на самом верху правительство Виктора Черномырдина обеспечивало компромисс между либеральными элитами, организующимися на базе бывшего партийно-комсомольского аппарата вокруг новых финансовых структур, и старым директорским корпусом (бывшими советскими «хозяйственниками»). Стремительно поменявших окрас «красных директоров» допускали до участия в приватизации.
Не имеющие ни лидеров, ни организации, ни опыта самостоятельной борьбы массы на некоторое время перестали быть опасными. Правящие круги завершили раздел собственности. Все счастливы.
Параллельно с началом «антиглобалистиских» выступлений на Западе, левые идеи стали входить в моду и в Восточной Европе. О них теперь принято было писать и говорить. Их обсуждали и оспаривали. На их распространение жаловались либеральные публицисты, еще совсем недавно провозглашавшие, что с левой идеологией раз и навсегда покончено (показательно, что ни один из подобных авторов не извинился перед читателем за то, что вольно или невольно вводил ее в заблуждение).
Для широкой публики сообщения о массовых протестах в Сиэтле и Праге предстали как удивительные примеры западной «экзотики». Эта информация никак не соотносилась с собственным повседневным опытом. А невежество представителей масс-медиа во всем, что касается антибуржуазной теории и практики, просто поражало.
Показателен эпизод, описанный радикальным писателем Алексеем Цветковым. В книге «Суперприсутствие» он рассказывает, как ему позвонили с телевидения от модного журналиста Леонида Парфенова и попросили рассказать про «антиглобализм». Он и рассказал: «Как и положено в отношениях с TV, я ответил первое, что пришло в голову: "Возьмите глобус, оденьте на него черную маску уличного бойца, пусть в прорези будет видна страна, про которую ваш сюжет". На следующий день Парфенов с видом знатока демонстрировал зрителям глобус и пересказывал этот бред. Так родился новый "символ антиглобализма"».[501]